— Бензину я вам дам. Только подкопать надо под плоскостью.
— Это мы можем! — быстро отозвался Птахин. — Мыкола, хватай лопату, действуй!
Загубипалец безропотно принялся рыть землю. Вдруг он разогнулся, спросил у Чурсина:
— Е в машине сто тонн?
— Меньше. Откуда тут сто! — поморщился Чурсин.
Тогда солдат повернулся к Птахину:
— И туточки сбрехав, шо все знаешь. Летал?
Птахин не смутился:
— А как же! Я во сне всегда летаю. Да так здорово получается, будто наяву! Проснусь, даже жалко станет. Вот об этом и говорил. А ты не спорь, копай себе. Командир сказал, чтобы одна нога здесь, другая там. Ишь, экскурсант! Словно на прогулке! Про войну забыл!
Птахин подшучивал над другом все время, пока солдаты по очереди копали землю, добираясь к бензобаку. Но Загубипалец по-прежнему не обижался.
Наполняя бидон, Чурсин не выдержал, вступился за пожилого крепыша:
— Ты, Птахин, за своим другом много что-то замечаешь, а сам не догадался веток с собой прихватить. Можно было бы лучше прикрыть самолет. Сам видел — блестит.
— А зачем его прикрывать? — удивился Птахин. — Через лес не увидят, за склад не примут. Да бомбовоз и так все равно погиб.
— Как это погиб? — вспыхнул Чурсин. — Кто тебе сказал?
— Он же залез по уши в грязь, значит, лететь не мог — раз, а потом, из болота его никакими силами не вытащишь — тяжел.
— Тогда я его зубами буду тащить, понял? Ты что ж, топаешь на восток без перерыва от самой границы и уже привык все оставлять немцам? А я не хочу, не желаю, понял?
Птахин не ожидал такого оборота, попытался отшучиваться:
— Мыкола, держить мэнэ, бо я тюкну его бидоном! Чуешь?
Загубипалец схватил его за рукав, притянул к себе.
— Не швыдко! Чого расходывся? От дурень!..
Птахин отошел быстро. Вскоре он виновато улыбался:
— Ты не обижайся, друг. Доля нам одна досталась. А я, может, потому и болтаю, чтобы заговорить тоску вот здесь, — он ткнул себя кулаком в грудь. — Мы-то отходим, да не все. Многие остались там, — он показал на запад, — полегли, больше не пойдут с нами. Сам понимаешь. Так-то.
— Чего обижаться? Зря все это. Тут не бой, — отвернулся Чурсин.
Вместе с Загубипальцем он вытащил бидон из ямы. Солдаты собрались уходить.
— Ты что же, один здесь так и будешь копаться? — спросил Птахин.
— Нет. Это я хочу канаву сделать для отвода воды. Машина сложная, воды не любит.
— А придет к тебе кто еще?
— Должны найтись. Свет не без добрых людей, — пошутил Чурсин. Он подумал, спросил: — Штаб у вас далеко?
Птахин оживился:
— Правильно! Бросай-ка свою канаву, пойдем к нам! Недалеко, рядом. Командиру скажем, может, что и придумает. Да и на довольствие Мыкола поставит.
— Докопать канаву сначала нужно.
Загубипалец первым принял решение:
— Кажи, куда тянуть. Мы швыдко.
Чурсин показал. Солдат отложил в сторону шинель, поплевал на ладони.
Птахин тоже нашел себе дело. Он принялся рвать густую траву и укладывать ее на выброшенную из канавы землю.
Прошло минут десять, и Птахин, как ни в чем не бывало, разговорился:
— Маскировка. Без нее солдату нельзя. Вот этакого дядьку, как Мыкола, конечно, ничем не замаскируешь — здоров больно. Потому и в кашевары определили. Правда, приятель? Точно! Он только орудие будет демаскировать…
Загубипалец посмотрел на Птахина, послушал его болтовню, и его угрюмо сжатые губы тронула улыбка. Он снова видел в своем приятеле прежнего Птахина — балагура, весельчака, насмешника, но в то же время и самого надежного друга.
В ЛЕСУ
Со стороны поля, за которым лежал у болота бомбардировщик, лес начинался густым кустарником. Дальше громоздились сосны, осины, березы. Листья осин уже осыпались, и голые ветви неприветливо торчали в разные стороны. Поредели и березы. Подпаленные осенними холодами листочки на ветру непрерывно трепетали. Ярким багрянцем окрасилась ольха. Лишь сосны по-прежнему тянулись в небо своими вечнозелеными кронами.
Прошли поле, повернули вдоль опушки. Чурсин недоумевал. Появление двух солдат у самолета он связывал с тем, что в лесу стало много войск. Кроме того, Птахин упоминал, что артиллеристы оседлали дорогу. И вот теперь Чурсин убеждался — лес пуст. Пока они не встретили еще ни одной живой души.
— Кто же оборону держать будет? — удивился наконец старшина.