Опять уселись на скамейку. Снова разговором всецело завладел Евгений. Алексей вскоре встал:
— Извините, мне пора уходить.
— Почему? — удивилась Эля. — Рано еще!
— Знаете, что-то голова болит. Подумаете, как девушка, жалуюсь? — невесело усмехнулся он.
— Что вы! Но к воскресенью вы должны быть здоровы. Пойдемте на реку. Хорошо?
— Попробую.
— То бабушка заболела, то он. Ничего не понимаю! Оставайся, Лешка! — предложил Ладилов.
— Нет, надо идти, так лучше. До свидания!
Алексей ушел. Голова у него не болела. Но зачем мешать другим своим присутствием? С девушкой Евгений на «ты», а она с ним, Коноплиным, на «вы», — чепуха какая-то получается! Выступать в роли рыцаря!.. Нет, он поступил правильно, что ушел и оставил их одних.
В НОЧНОМ ПОЛЕТЕ
Сумерки. Знакомый путь к аэродрому. Знакомая проходная. Силуэты самолетов в ровном строю у рулежных дорожек. Серая, как и сами сумерки, бетонка. Знакомый, давным-давно ставший привычным запах горючего и масла, лака и краски.
Летный состав выходил из автобусов, остановившихся у командного пункта. Алексей подождал Евгения.
— Вот тебе на! Уже здесь, в автобусе, бензину нанюхался, а еще летать! Некстати. Собирался сегодня идти с Элькой в театр, а тут опять ночные!
Снова — «Элька» и немного хвастливый тон! Что-то в друге Алексею начинало не нравиться. Излишняя развязность? Или хвастовство?
Коноплин отгонял от себя подобные мысли. Может быть, он неправ и думает предвзято о Ладилове потому, что неожиданно между ними встала Эля?
Только не это! Алексей никогда не смог бы себе простить, если бы отношения между ними испортились из-за девушки.
Летчик зашел на командный пункт. Штурман направился к стоянке. У самолета его встретил улыбающийся Засядько.
— Товарищ старший лейтенант, из отпуска прибыл! — доложил он, хотя делать это был и не обязан.
Коноплин пожал руку ефрейтору.
— Вижу, довольны. Наверное, отпуск пошел на пользу?
— На пользу, товарищ старший лейтенант. Ребят пристроил.
— Братьев?
— Ага. Теперь двое в интернате учатся. А младший пока с матерью. Прибаливает она. Думаю, попозже и меньшой попадет в интернат.
Засядько полез в карман, засмущался, покраснел, вытащил что-то завернутое в газету.
— Вот. Возьмите, товарищ старший лейтенант. Это вам.
Коноплин удивился:
— Что это? Зачем?
— Яблоки, скороспелка.
— Яблоки! Ну, чудак же человек! Зачем мне-то дарить?
— Это особенные. Сам яблоню садил, и в этом году уродила — первые два яблока. Правда, зеленоватые еще, но… Вы попробуйте!
Коноплин не мог отказать механику. Взял сверток, развернул. Яблоки в самом деле были ранними. Свежих в городе Алексей еще не видел.
Говорят, каждый человек должен в своей жизни посадить хотя бы одно дерево. Этот белобрысый механик, скромница и работяга, уже посадил. И не одно. И первые два яблока привез ему, Коноплину.
— А вы с этой яблони пробовали яблоки?
— Нет еще, Да это ничего. Их только два было. Кушайте.
— Тогда пополам.
Коноплин вернул одно яблоко механику.
Засядько покраснел, заторопился:
— Спасибо вам, что… с отпуском помогли. Не подумайте только, что яблоки из-за отпуска! Я просто так… Экипаж ведь.
— Верно. Экипаж — вторая семья. Вы попробуйте одно яблоко с техником, а я второе — с летчиком. Вот и весь почти экипаж оценит сорт ваших яблок. Идет?
— Идет, товарищ старший лейтенант, — улыбнулся механик.
— Горючее проверил? — спросил Алексей по самолетному переговорному устройству.
— Да. А дальше что мне проверять? — засмеялся Евгений. — Говори уж! Или лучше не говори — я зазубрил порядок проверки и твои вопросы на всю эту и потустороннюю жизнь. Каждый полет мне напоминаешь.
— Ничего, не вредно. Поправь соединительную фишку шлемофона. Слышу треск в наушниках.
— Вот-вот! Ты меня не видишь, а скажи, какое выражение у меня на лице сейчас?
— Беззаботное. Крутишься, болтаешь, а часы не замечаешь. Нам время выруливать.
— Вот черт! Верно!..
Летчик переключился на связь с командным пунктом.
Старт. Наращивая скорость, бомбардировщик промчался по взлетной полосе. Отрыв. Мелькнули ограничительные огни. Аэродром остался позади. Вскоре самолет лег на заданный курс.
Уже на высоте пятисот метров бомбардировщик врезался в облака. Вокруг грязное, мутно-серое марево. Светятся циферблаты приборов.
— Наш эшелон — пять тысяч метров. Облака до четырех с половиной, — напомнил Коноплин.