В коридоре послышался шум. Раздались слова непонятной команды.
- Сергей, сегодня твоя очередь! - обратился Николай к пленному, который дал Долаберидзе телогрейку.
Сергей медленно поднялся с пола и подошел к двери.
- А у вас даже банки нет? - тихим голосом сказал Саша. Долабаридзе пожал плечами. Он не понял, о чем идет речь.
- Сергей! Прихвати какую-нибудь банку для товарища, - позаботился Николай, когда за дверью послышался скрежет отпираемого замка.
За Сергеем захлопнулась дверь. Николай обратился к Долаберидзе:
- Где сейчас проходит линия фронта?
- Восьмого наши освободили Зимовники и продолжали наступать вдоль железной дороги на Орловскую и Пролетарскую.
- Далековато топать, - сказал один из пленных.
- Ничего, Толя, крепись. Выдержим, если отсюда вырвемся.
- Вы бежать собрались? - обрадовался Долаберидзе. - Возьмите меня с собой.
- Погоди, друг, до побега еще далеко, - прошептал Николай.
- Поживешь - увидишь, - пояснил Саша и опять закашлялся.
Несколько минут сидели молча. Каждый думал о своем, и все часто посматривали на дверь, за которой не прекращался говор и топот
Наконец вернулся Сергей. В руках у него был небольшой бачок, кусок смерзшегося, заиндевевшего хлеба и отбитая половина стеклянного абажура. Он подошел к небольшому топчану, поставил бачок, положил хлеб и, протягивая Долаберидзе осколок стекла, сказал:
- На. Будешь есть пока из этого плафона. Больше ничего подходящего не нашел.
Долаберидзе взял обломок, повертел в руках. Край стекла был острым.
Пленные поднялись с пола, подошли к топчану и начали делить хлеб. Сергей достал из кармана маленькую пилку и, разметив буханку веревочкой, принялся пилить ее на ровные доли.
Саша подставил обе ладони и ловил осыпающиеся крошки. Когда хлеб был распилен, на каждую из порций поровну положили собранные крошки. Затем с величайшей осторожностью разлили по банкам.и котелкам кофе. Только лютый голод мог заставить людей есть эту вонючую жидкость.
Долаберидзе попробовал и поморщился. И хотя был голоден, он отставил в сторону кусок плафона со своей порцией. Зато, почти не разжевывая, проглотил сухой, прихваченный морозом хлеб.
- После пятой нормы трудновато привыкнуть, - сказал Хахалейшвили, увидев брезгливую гримасу на лице товарища.
- Ничего, обломаешься. А пока отдай свою порцию Саше. Он у нас самый слабый, - посоветовал Николай.
Через несколько минут так называемый завтрак был закончен. За дверью вновь послышался шум.
- На работу выводят.
- А что заставляют делать? - поинтересовался Долаберидзе.
- Разное случается, - вздохнул Николай. -Только нашу камеру все равно не выпустят.
- Это почему же?
Николай задумался. Помолчал недолго, как будто вспоминая о чем-то важном, и неожиданно начал не торопясь рассказывать:
- Было это почти неделю назад. Томились здесь вместе с нами два морских летчика. Долго мечтали о побеге и наконец выпал случай. Работали мы тогда в "мертвом сарае".
- Это где покойников складывают, - вставил Хахалейшвили.
- Да, штабелями, вроде дров, лежат там замороженные трупы... Ты вот от сегодняшней бурды отвернулся, значит, на день раньше ноги вытянешь. Хотя и с бурдой не намного дольше протянешь. - В голосе Николая чувствовалась какая-то безысходная обреченность. Он умолк, глубоко вздохнул и продолжал. - Так вот, решили немцы эти трупы за город на лошадях вывозить, а там в ямы закапывать. А нас заставили из сарая выносить да ровно, рядками, на сани складывать. Работа, сам понимаешь, не бей лежачего. Голых негнущихся мертвецов таскать не приходилось? - неожиданно спросил Николай.
Долаберидзе молчал. Он оцепенел и от услышанного, и от того, как спокойно, взвешивая каждое слове, говорил об этом рассказчик.
- Привыкай, еще не то увидишь, - посоветовал Николай и, насупив густые, русые, казалось, поседевшие брови, продолжал: - Возил эти трупы один старичок, Захар Титыч. Царство ему небесное. Нет, не предатель он, просто жрать нечего было. А на шее у него трое малых внучат осталось. Вот и пошел к немцу работать.
Познакомились мы с ним, разговорились... Видим, человек свойский. Начали допытываться, как бы драпануть, а, он и говорит: "Ничем, ребята, помочь не могу. Вот разве кто нагишом под трупы ляжет, тогда вывезу из лагеря за город". Наши морячки с ходу и согласились, возле нас охраны в ту пору не было.
К вечеру дед Захар во второй раз подъехал. Морячки быстро в сарай. Разделись. Вынесли мы их да на сани вниз лицом и пристроили. А морозец, надо сказать, градусов пятнадцать был. Только мы его от волнения не чувствовали. Скоренько на товарищей мертвецов положили, холстом покрыли, а одежонку ихнюю дед Захар под себя спрятал. Так и выехали они из лагеря. Может, теперь уже до своих дотопали. - Николай опять глубоко вздохнул и надолго задумался.
Долаберидзе представил себе, как лег бы голый на сани, как положили бы на него мертвецов. Он тут же почувствовал, как тело покрывается гусиной кожей, а зубы непроизвольно начинают выбивать мелкую дробь.
Неожиданно тишину нарушил Хахалейшвили:
- На вечерней проверке двоих не досчитались. Комендант профилактику устроил. Бил толстым резиновым шлангом. Грозил всех повесить. Зачем бил? Зачем грозил? Лучше убил бы сразу. Все равно здесь долго не проживешь!
- Погоди, успокойся, кацо, - вмешался Николай, видя, как взволнованный Хахалейшвили начал повышать голос.
- Ну, а дальше-то что? - спросил Долаберидзе.
- А дальше, - начал тихо, не торопясь Николай, - дальше решили мы все бежать. Ночью тянули жребий, кто будет назавтра следующий. Жребий достался одному капитану-пехотинцу и Саше. Они всю ночь глаз не сомкнули, утра дождаться не могли. Еще затемно вывели нас на работу. С рассветом подъехал к сараю дед Захар. Улыбается старик, доволен. Рассказывает, что морячки ушли благополучно. Немного поругали его немцы из похоронной команды за то, что на двух мертвецов меньше привез. Норма у них была - двенадцать трупов на одни сани.
- И согласился дед Захар на этот раз только одного взять. Саша по доброте своей уступил очередь капитану. Зашел капитан в сарай, расцеловался с каждым. Когда с Сашей прощался, даже слезу пустил. Уж очень растрогался, что Саша сам, добровольно свою очередь отдал.
Уложили мы капитана опять так же, вниз лицом, завалили трупами, и тронулся наш дед Захар в свой последний путь. - Николай вытер глаза тыльной стороной ладони и, немного переждав, продолжал: - Совсем немного времени прошло. Еще следующая повозка подъехать не успела, как слышим мы со стороны ворот выстрелы. А потом узнали. Остановили немцы деда Захара и начали штыками трупы колоть. Капитана в спину пырнули. Не выдержал он, застонал. Комендант тут же его прикончил. А деда Захара вечером повесили. С тех пор и не выпускают нас из этой камеры на работу.
- Так что я как бы второй раз родился, - уныло произнес Саша, пытаясь отвлечь товарищей от тяжелых воспоминаний. - Только надолго ли, смогу ли... - приступ сильного кашля не дал ему договорить. Он начал вздрагивать. С трудом поднялся он с пола и, махнув рукой, прошел в темный угол, где стояла бочка с нечистотами. Долго еще оттуда доносился его прерывистый сухой кашель.
Медленно тянулись тяжелые дни неволи. Частенько обитатели камеры просили Долаберидзе подробнее рассказать о битве на Волге, и каждый раз он выкладывал все, что знал до мельчайших подробностей. Эти события вселяли в людей веру.
"Нет, не напрасны все мучения и невзгоды. Не напрасно цепляются они за жизнь. Еще немного, и докатится до Таганрога наступающая лавина советских войск" - так думал, пожалуй, каждый, кто сидел в фашистском застенке вместе с Долаберидзе в тот суровый морозный январь 1943 года.
Люди старались сохранить свои силы, и вместе с тем с трогательной заботой оберегали они инженера Сашу - самого слабого из товарищей по несчастью.