Выручил, как всегда, на редкость сообразительный друг — Борис Копытин. Он сильно ударил меня по спине. Я продохнул, но в глазах стояли слезы.
Инструктор Леонид Волошин имел легкую руку, мог научить многому хорошему. После первых полетов в аэроклубе на У-2 я освоил многие типы самолетов, и, видимо, стал-таки летчиком, доверяли мне обучать и других. За долгие годы летной работы преодолел немало трудностей, отвык от дурных привычек, а вот курить бросить не мог, хотя и чувствовал, что надо. И только инфаркт навсегда выбил папиросу из рук, да поздновато.
А что стоило инструктору в 1937 году на аэроклубовском аэродроме в день самостоятельного вылета сказать на ехидную подначку, ну, к примеру, такое:
— Молодец, Сашка, уже летает самостоятельно на самолете, считай — летчик, а не курит — это похвально.
И все бы стало на свои места.
И этот пример — урок воспитателям молодежи.
Такое вот не совсем лирическое отступление. Но вернемся в те тридцатые годы, на наш аэроклубовский аэродром. Проще — это ровная площадка с травяным покрытием. И здесь есть свой твердый авиационный порядок. Специальными знаками и разноцветными флажками обозначалась линия старта для взлетающих самолетов. В другом месте — знаки для посадки. В третьем — линия предварительного старта, где производится дозаправка самолетов горючим и пересадка курсантов. В общем, везде строгий порядок. И даже свободные от полетов люди не слоняются где попало — для них тоже есть места: квадрат для занятий, квадрат для отдыха — в виде четырех скамеек. Еще место для технических средств (громко говоря): там и противопожарное оборудование — огнетушитель, лопата и ящик с песком; там и «буфет» — бочка или ведро с водой; там и «санчасть» — носилки и ящик с красным крестом.
Самое бойкое месте — это, конечно, квадрат для отдыха.
Анатолий Тимофеев, летчик-инструктор, общественник, всегда в центре внимания. Он был мастером веселого рисунка. От него не ускользало ничего. Он мог все заметить и изобразить в «стартовке» (теперь у военных ее называют «боевым листком»). И на самом видном месте — поздравления курсантам, выполнившим первые самостоятельные полеты.
Там и сегодня особо людно, все смеются. И я, откашлявшись от курения, пошел туда, будучи уверенным, что увижу поздравление с самостоятельными полетами. И действительно — цветными карандашами отмечены мои полеты. И есть хорошие слова. Но еще и картинка, в которой узнал себя. С громадной папиросой в зубах, окутан весь дымом, стоял плачущий курсант. А далее оценки:
«За полеты — отлично.
За курение — плохо.
Общий балл — три с плюсом».
Остер на шутку аэродром. И большой, и маленький. И для небесных тихоходов. И для реактивных самолетов.
Аэроклуб! Там, в этой добровольной организации, многие и многие юноши в тридцатые годы получили не только понятие о военном деле. Дети рабочих и крестьян в аэроклубе крепли и мужали, постигали большую науку любви к Родине, прошли школу патриотизма, готовились к защите голубого неба Отчизны. Крылышки аэроклуба потом разрослись в могучие крылья. И они оказались посильней и понадежней черных крыльев коршуна — холеного и злобного хищника фашизма.
...24 сентября 1941 года наш Ер-2 был восстановлен. Мы снова можем выполнять боевые задания. И здесь я позволю себе еще раз обратить внимание на работу технического состава.
Да, в мирное время самолеты тоже ремонтируют. Этим непростым делом занимаются целые ремонтные авиационные заводы. А профилактические работы самолетного оборудования? Оно самое разнообразное: радио и радиолокационное, электроника, гидравлика, немало приборов, названия которых даже не известны многим, да еще всякое другое оборудование сложного летательного аппарата. Теперь профилактические и регламентные работы производят специальные ТЭЧ — технико-эксплуатационные части.
А тогда? В годы войны? Хотя прежнее самолетное оборудование и не сравнимо с современным, но и тогда его было немало. И все проходило через руки двух-трех человек нашего технического состава. И ведь шел не просто износ оборудования. Так сказать, в процессе эксплуатации. А испытание его на прочность в бою! Да такое испытание, что от самолета, фигурально говоря, оставались только разве металлоконструкция да штурвал с экипажем. Техники и механики справлялись со всем этим.
Хочется подчеркнуть и такую деталь наших аэродромных взаимоотношений. Более простые работы, не требующие специальных навыков, выполнял и летный состав.
Мы, выросшие и воспитанные в семьях рабочих и крестьян, были с детства приучены к физическому труду. Еще будучи курсантом авиационного училища, да и потом, уже летчиком строевых частей — в довоенные годы, я не раз помогал авиационным техникам. И здесь мне пригодились навыки, полученные в авиамодельном кружке. Одним словом, навыки были, и я их не скрывал, не прятал под «интеллигентным» снаряжением летчика. Более того, работы, которые доверяли техники, я выполнял с особым желанием и аккуратностью.
Но все это было мелочью по сравнению с тем, что надо было делать нашим техникам. И неспроста многие из них носили неофициальное звание — техник «золотые руки»! Да, эти руки совершали чудеса! Целые мастерские заменяли техники с механиками и мотористами, когда ремонтировали самолет и мотор в полевых условиях. Конечно, я преувеличиваю, но нам казалось, что это именно так: за весь авиационный завод трудились они, когда восстанавливали боевую машину, изуродованную до неузнаваемости в воздушных схватках с истребителями и зенитной артиллерией противника. Были случаи, когда в нашем самолете застревали неразорвавшиеся снаряды. Рискуя жизнью, их извлекали и обезвреживали наши техники.
Много их было, скромных ребят, всех и не перечислить. Но самых близких и родных, которые всегда стояли рядом с нашим, общим для всех самолетом, забыть невозможно. Это Паша Тюрин, Николай Барчук, Василий Овсеенко. Какие нужно найти слова, чтобы воздать им честь по заслугам? Трудно подыскать... Мы, летчики, им обязаны всем — и жизнью, и подвигом.
Подумать страшно, как только они могли выдержать четыре длинных года войны! Летный состав и отдыхал между полетами, нас и кормили лучше, а они, наши техники — наши золотые руки, золотые сердца, — зимой и летом, в мороз и под палящими лучами солнца, не всегда сытно накормленные, на кулаке поспавшие, не очень-то тепло одетые, не всегда вовремя замеченные да отмеченные, работали, работали, работали. И так — четыре года.
Говорили о них? Да, говорили. И награждали, но меньше, нежели нас, летавших в бой. Техники, эти люди с шершавыми, обветренными, в мозолях и ссадинах, но золотыми руками, понимали, как неизмеримо трудно нам в небе.
Вот такие они — наши Николай, Василий да Паша Тюрин — с чистым голосом и совестью чистой. Как тот — Звонок...
Отремонтировали и нашу боевую машину. За все мастерские и все заводы сработали в эти неполные дни и полные ночи наши наземные побратимы.
Доложили о готовности самолета. А тут и наш черед пришел.
— Молодчий и Куликов, к командиру, — поступает распоряжение.
Идем в штаб. Докладываем полковнику Новодранову. Он интересуется состоянием самолета. Сообщаю, что техника и экипаж к боевому вылету готовы.
— Налет на Демянск был успешным, — говорит командир, оценивая нашу недавнюю работу. — И вы, и следовавшие за вами другие экипажи нанесли чувствительный удар врагу. — Полковник Новодранов предложил развернуть карты и продолжал: — Сейчас вам предстоит более дальний полет. Надо разбомбить железнодорожный узел Псков. Там скопилось много эшелонов с живой силой и техникой противника.
Прямо из штаба направились к боевой машине. Прибыли другие члены экипажа. Полетели на Псков.
Затем Смоленск, Орша...
Участились ночные полеты...