Экипаж молчит. Все знают, какое сверхчеловеческое напряжение сейчас у летчика, и его не нужно отвлекать. Он взлетает, на него вся надежда.
Под самолетом — свист, потом — два глухих толчка. Это убралось шасси. Теперь скорость нарастает быстрее. И стрелка вариометра — прибора для измерения вертикальной скорости набора высоты или снижения — оживает: высота все больше и больше. Наконец набрали первые двадцать пять метров. Теперь можно сбавить обороты двигателей. Они молодцы — хорошо поработали. Пусть отдохнут. Им еще крутить и крутить тяжелые воздушные винты. От них зависит все. Их нужно беречь, как живой организм.
В наушниках слышны облегченные вздохи. Это экипаж снимает с себя напряжение. Хотя пока что и работал один летчик, но все дышали как бы одной грудью. И теперь вот облегченно вздохнули. Еще не воевали, враг далеко, по самолету не стреляют, но при таком вот минимуме минимума погоды уже сколько израсходовано энергии, хотя и выполнен всего один, казалось бы, безобидный элемент — взлет.
Время рассчитано так, чтобы линию фронта пройти в темноте, а к цели подойти с рассветом. Не поймешь, где и летим — в небе или болото месим. Жижа за бортом постепенно из черной, непроницаемой превращается в грязно-серую. Теперь видно, что мы идем в рваных, грязных дождевых облаках.
— Саша, снижайся под облака, нужно восстановить детальную ориентировку, — просит штурман.
Переходим на бреющий полет, маскируемся в складках местности, чтобы подойти к цели незамеченными. Летим вдоль железнодорожного полотна. На одном участке Васильев, забыв о скрытности, выпустил длинную очередь из своего бортового оружия по эшелону с цистернами. Я хотел было прикрикнуть на стрелка, но и сам увлекся. Попадание было точным, цистерны горели хорошо. И это подействовало успокаивающе. Подняло дух. Врезали фашистам! Можно было еще обстрелять попадавшиеся на маршруте эшелоны, но мы вовремя опомнились и все свои силы и внимание сосредоточили на выполнении предстоящей главной задачи.
А за бортом — почти полный рассвет. Наверное, при такой погоде светлее и не будет. Здесь, как и дома, низкие рваные облака и мелкий противный дождь.
— Погода как по заказу, — говорит Куликов.
— Это хорошо. Не ждут нас фашисты, — отвечаю. Для внезапности — хорошо, но видимость ограниченная. Чтобы выйти точно на цель, держимся железной дороги, да так низко, что временами, кажется, и телеграфные столбы выше нашего полета. До цели считанные минуты, а может быть, и секунды — смотреть на часы нет времени.
— Внимание, подходим! Подходим к цели, — говорит штурман.
Теперь его, штурмана-бомбардира черед, он ведет прицеливание, от него зависит все, и мы в его распоряжении. Я пилотирую самолет с особой точностью, выдерживаю скорость, высоту, делаю повороты, понимая команды штурмана с полуслова Все стараются помочь ему, как помогали летчику на взлете.
Еще мгновение, и я вижу фермы железнодорожного моста. Они на нашей высоте. Голос штурмана:
— Чуть вы...
И я знаю, что он сказал. Самолет повинуется моим рукам, набирает несколько метров высоты»и опять замирает в нужном режиме.
— Чуть пра...
И опять выполнено. Самолет довернул вправо.
— Так держи, держи, хорошо, так, так. — И долгожданное: — Пошли!
Этого можно и не говорить. Самолет, освободившись от груза, сам рвется вверх. У нас, авиаторов, говорят — пухнет. Делается легким, проворным.
Мы сбросили бомбы точно в цель. Я уж и не говорю, что творилось в эти секунды в небе! По нашему самолету выпущены тысячи пуль и сотни снарядов. У нас не было времени на противозенитное маневрирование. Мы шли напролом. И вот бомбы сброшены, до взрыва еще 27 секунд (взрыватели именно с таким замедлением), и вдруг перед глазами — смерть! Прямо по курсу — строение. Никто из членов экипажа не успел и слова сказать, я и после не мог осмыслить, что произошло, а бомбардировщик в глубоком крене с резким набором высоты уже перепрыгнул через неминуемую смерть.
Долго летели молча. Тишину нарушил радист:
— Командир, что доложить на землю? — обратился он.
— Серега, как ты думаешь, попали бомбы в мост? — спросил я у Куликова.
— Не знаю, Саша, прицелился хорошо, надежда на крюки.
На наших бомбах имелись специальные крюки на тросах, которыми они должны были зацепиться за фермы моста. Теперь все зависело от них — сработали ли они?
— Доложи — задание выполнено, — распорядился я. Весь дальнейший разговор в экипаже был об одном и том же: мы не могли себе представить, каким чудом перемахнули через ту злополучную водонапорную башню — после рассмотрели ее. Я тоже недоумевал, как мои руки и ноги сделали нужные движения, заставившие бомбардировщик с неприсущей ему прытью сделать чудо, посильное лишь хорошему маневренному истребителю. Но факт остается фактом. Самолет не врезался, и мы целы. Ну а как мост? Он был-таки значительно поврежден.
Долетали на своем сердце...
Летом 1942 года бои разгорелись с новой силой. Сосредоточив огромные силы, гитлеровцы прорвали фронт наших войск и ринулись к Ростову, к Сталинграду. Снова по нашим просторам завыли фашистские грузовики с автоматчиками, затрещали мотоциклы, залязгали гусеницами танки. В воздухе стаями кружили «юнкерсы», непрерывно бомбившие передовые позиции наших войск. Правда, теперь гитлеровцы не могли наступать по всему фронту одновременно, как в первые месяцы войны, но натиск их был силен.
Советские части с жестокими боями отходили на восток. Мы, летчики, делали все, чтобы помочь наземным войскам. В полку еженедельно появлялись короткие сообщения о нанесенном уроне врагу, собственных потерях экипажей или самолетов. Такие информационные листки вывешивались в штабе. Вот один из бюллетеней местного, как мы называли, информбюро:
«В течение недели совершено 180 вылетов, из них ночных — 120 (на дальние цели — 85, на ближние — 35). Уничтожено и повреждено: железнодорожных эшелонов — 15, танков — 20, автомашин с живой силой — 70, аэродромов противника — 4, сбито вражеских самолетов — 3. Потери полка: 5 бомбардировщиков». Только цифры. Бухгалтерия войны? Нет, разве могут быть цифры бездушными, если пишутся они кровью! За каждым вылетом — подвиг. За каждую уничтоженную цель — суровое материнское «спасибо» Родины. Так сражались мы в те дни.
Летчик Василий Николаевич Осипов, ставший 20 июня 1942 года Героем Советского Союза, а впоследствии, в марте 1944 года, дважды Героем, после трудного боевого вылета вернулся на свой аэродром на такой машине, что трудно было даже определить: самолет это или одно только название. Один мотор разбит совсем. Второй сильно поврежден. Техники видели всякие изуродованные машины, но тут не удержались, сосчитали дырки, оставленные вражескими осколками и пулями. Их было более сотни.
— Как же ты долетел? — спросили Осипова. По-разному отвечали летчики в подобной ситуации, вернувшись с боевого задания. А вот Василий сказал так:
— На своем сердце...
Действительно, на своем сердце, как на крыльях, на одном дыхании, на страсти, верности долетел герой-летчик до родного аэродрома, чтобы и впредь громить врага.
Но не всем удавалось в тот же день вернуться домой. О многих своих товарищах я уже рассказывал. И еще о скольких нужно рассказать. Бывало, не один километр, а, считай, пол-Европы пересекали, чтобы обнять боевых друзей, прикоснуться к холодному, но столь родному металлу самолета.
...В одну из летних ночей экипаж Д. И. Барашева из 752-го бомбардировочного авиационного полка вылетел на выполнение боевого задания в глубокий тыл врага. На цель вышли точно. Отбомбились. И тут же — прямое попадание. Самолет камнем полетел к земле. Спасти машину невозможно.