В нашем сознании не всегда укладывается то, что уже произошло: событие нужно осмыслить. Вот и мы, молодые лейтенанты, получив высокие награды, никак не могли к ним привыкнуть. И не то чтобы выпячивали грудь колесом, а наоборот — стали стараться не попадать в гущу людей, особенно туда, где смотрят на награды с восхищением. Многие мои товарищи, получив ордена, стали буквально неузнаваемыми, у них появилась застенчивость, не свойственная им раньше. Мы стали думать, а как же себя вести в той или иной обстановке. В общем, старались делать все как можно лучше. Теперь-то могу откровенно оценить: и летать стал красивее. На партийных, на комсомольских собраниях мы не раз говорили на эту тему.
А потом стали гвардейцами... О, как мы дорожили тем, что завоевано кровью! Ничто никогда и нигде не может быть выше боевых наград.
Государственные награды не разбаловали нас. Наоборот, мы еще злее били врага. И опять не осталось незамеченным. Конец 1942 года, новые успехи на фронте, новые награды.
В это время командование предложило мне поехать в академию на учебу. Категорически отказался, решил воевать до самого последнего дня войны. Потом можно будет сесть за парту. А пока — за штурвал самолета. Так, и только так! Не иначе. Забегая наперед, скажу: изо всех 311 боевых вылетов 186 совершил уже после присвоения мне звания дважды Героя Советского Союза.
Учиться у всех, брать пример с опытных старших товарищей — всегда было моим правилом.
Многому я научился у начальника политотдела нашей дивизии полковника С. Я. Федорова. В самые трудные моменты он был рядом. Никогда не произносил зажигательных речей, а просто в качестве рядового штурмана летел вместе с нами на боевое задание. И этого было достаточно. Все в эскадрилье знали — с нами летит комиссар.
Полковник Федоров летал в бой, рисковал жизнью, хотя мог по своему служебному положению этого и не делать. Начальник политотдела понимал нас, рядовых солдат войны, и мы понимали его — раз он летит с нами, то это неспроста. Значит, трудно, сложно и одновременно очень важно то, что мы выполняем. Значит, надо добиться успеха во что бы то ни стало...
Мой экипаж летал с Федоровым с великим удовольствием. Полковник вел себя просто, и мы забывали, что у нас на борту высокий начальник. Перед полетом я обычно спрашивал:
— Товарищ полковник, кто будет командиром экипажа?
Ответ всегда был один:
— Вы командир, у вас больше опыта, я буду выполнять обязанности штурмана.
И выполнял их чрезвычайно аккуратно. Мои распоряжения в полете для него были законом.
Разве это не пример для подражания?
Такая вот была у меня, командира эскадрильи, учеба. Немало я перенимал и у своих товарищей, в родном экипаже, — у Сергея Куликова, Саши Панфилова, Леши Васильева.
Как жаль, что нашему дружному, спаянному экипажу не суждено было дойти до победы вместе. Первым выбыл из строя Сережа Куликов.
В один из зимних дней 1943 года мы собирались лететь на боевое задание. Все было готово к вылету. Я уже взобрался на крыло, чтобы сесть в кабину. Вдруг слышу крик:
— Помогите!
Быстро спускаюсь на землю и вижу: техники держат под руки потерявшего сознание штурмана Куликова.
Он давно чувствовал недомогание, но молчал. В последнее время у него почти совершенно пропал аппетит и появилась жажда. Сергей очень похудел, побледнел, но старался быть веселым и бодрым. Он всячески скрывал свою болезнь, а вот сейчас свалился.
Полет был отложен, и я на своем бомбардировщике отвез Куликова на один из подмосковных аэродромов. Оттуда его отправили в госпиталь.
Сергей не вернулся в строй: у него обнаружили диабет.
Потом ушел и Саша Панфилов. Его перевели в другой полк сначала временно, затем постоянно. После этого у меня до конца войны часто менялись штурманы и стрелки-радисты.
Неизменным оставался только Леша Васильев. Он летал со мной до самой победы.
И в годы войны, и потом более двух десятков лет я летал на различных тяжелых самолетах. Много прекрасных офицеров, сержантов было в составе моего летного экипажа. Если мы во фронтовое время громили фашистов и наш труд влился в короткое слово «Победа!», то в послевоенные годы мы крепили боевую мощь нашей авиации, ставили ее на новое крыло, летая на реактивных и турбовинтовых воздушных гигантах. И все мои успехи — это труд товарищей, летавших со мной.
Я благодарен им, дорогим моим летным братьям. Но пусть не примут они в обиду, если я выделю среди них лучшего из лучших — моего боевого друга, штурмана нашего экипажа первых годов войны Сергея Ивановича Куликова.
На самолете «Олег Кошевой»
На фронте, в боевой обстановке, все четко и конкретно. И даже чувства. Печаль. Она черная, чернее быть не может. А если уж радость — так радость. Берет тебя всего без остатка.
На днях Совинформбюро передало сообщение об освобождении от немецко-фашистских оккупантов моего родного Луганска. Возвращен Родине первый областной центр Советской Украины. Радуется весь народ. И как же не радоваться мне за землю дедов и отцов, за те тропки, что в детстве исхожены, за те сады, что нами посажены. Такое чувство, будто снова поднялся я на Острую Могилу, как в детстве, и словно лечу к звездам. И кажется, что этот полет чувств, крылатое ощущение души выше даже тех полетов, что совершаем мы на своих могучих машинах.
Принимали участие в освобождении Луганщины и авиаторы нашего полка. Все мои боевые товарищи. А я — нет! Одна за другой уходили машины в небо, а я оставался на аэродроме, был... отстранен от полетов.
Узнал, кто так постарался. Оказалось, Дакаленко. Командир полка принял решение, что на задание идут все эскадрильи. А Дакаленко:
— Молодчего посылать не следует.
— Почему? — не понял командир.
— А потому, что не так-то легко сбрасывать бомбы, считай, на крышу родного дома.
Наверное, прав был комиссар, приняв такое решение. Правда, бомбили не Луганск, а железнодорожный узел вблизи него, но все равно комиссар был прав.
Безграничная любовь к Родине, ненависть к фашистским захватчикам давали нам силу и волю к победе. Освобождая города и села от фашистской чумы, наши воины становились свидетелями великого мужества советских людей, оставшихся на временно оккупированной врагом территории. Несмотря на жестокость фашистов, патриоты не склонили свои головы перед ними. Ни террор, ни провокации, ни лживая пропаганда не сломили высокого морального духа и стойкости нашего народа. Помогая Советской Армии, оставшееся в тылу население уничтожало гитлеровских солдат и офицеров, нарушало коммуникации врага, разрушало железнодорожные линии, пускало под откос эшелоны, взрывало мосты, распространяло листовки, освобождало из концлагерей военнопленных...
На весь мир стали известны имена героев подполья Краснодона — небольшого шахтерского городка моей родной Луганщины. Руководимые коммунистами, юные мстители поднялись на борьбу с фашистскими поработителями. Олег Кошевой, Ульяна Громова, Иван Земнухов, Любовь Шевцова, Сергей Тюленин... Сейчас об этих людях знает каждый школьник. А тогда в начале весны 1943 года, после опубликования в «Комсомольской правде» материалов о короткой, как вспышка, героической жизни и мученической смерти молодогвардейцев, мы с восхищением повторяли их имена, стараясь запомнить всех их и отомстить за каждого.
И мстили. Жестоко и справедливо.
На деньги, собранные молодежью Донбасса, был построен бомбардировщик. «Олег Кошевой» — была выведена на его фюзеляже надпись. Эту боевую машину передали в наш полк.
Помню общее построение на аэродроме. Выступает Дакаленко. Говорит о подвиге молодогвардейцев. Рядом со строем — новый бомбардировщик.
— Летать на нем будет доверено лучшему экипажу, — говорит комиссар, — экипажу земляка Олега Кошевого — дважды Героя Советского Союза Молодчего.
Затем предоставили слово мне.
— Спасибо за большое доверие, — сказал я и заверил: — Будем продолжать бить ненавистного врага до победы!
«Здравствуй, юный земляк! Здравствуй, Олег Кошевой!» — мысленно повторял я про себя, подходя к бомбардировщику, чтобы в первый раз отправиться на выполнение боевого задания.