Борстиг, хотели убить его для пользы вашего дела. Как покойный казначей натравил короля на северян…
— У меня, господин Эйк, — все еще не открывая глаз сказал архивист, — концы с концами не сходятся. Я могу понять, почему вам и вашему сеньору не понравилась затея покойного герцога. Она мне тоже не понравилась, но вы меня опередили. И действовали решительнее, чем стал бы я — я бы не поднял руку на короля. Но вы могли потопить заговор раньше, год-два назад. Договориться с Алларэ и Гоэллоном, сделать все тихо. Бескровно уже не получилось бы, но одна северная беда стоила в десятки раз больше Вы так не сделали. Значит, нужна была власть. Не ради самой власти, это видно, ради реформ. А ведь нынешний уклад — не причуда. Он таков, как он есть, потому что в достаточной мере отвечает желаниям всех и позволяет нам доверять друг другу. Достаточно посмотреть на Тамер — они там заигрались, перешли черту, и свалились в войну всех против всех. В конце концов, служилое сословие наступило всем прочим на горло — и уже несколько сотен лет боится убрать ногу… Вы не можете не понимать, чем рискуете. Если реформы не самоцель — то для чего они? У нас в мире нет противника, которого нужно было бы догонять такой ценой. И что ему отвечать? Очередную полуправду, похожую на одежду нищего — куда ни глянь, везде то прореха, то заплата? По-другому, увы, не выйдет. Потому что если сказать ему, что опоры прогнили даже не на уровне управления страной, что опасность грозит нам сверху, с божественных тронов, он ответит, что господин глава тайной службы слишком долго общался с еретиками, которое тысячелетие грезящими концом света.
Некоторые сны иногда воплощаются в жизнь. Некоторые иногда воплощают свои сны в жизнь. В роду герцогов Скорингов это, видимо, семейное. Вот только казначею и его наследнику снились разные сны. Господин глава архивов, как же вам объяснить, что реформы и то, что вы назвали «изменением природы человека» — не цель, а только средство? Спасательное средство. Вы и слов-то таких не знаете, к сожалению. Как мы с вами увлекательно беседуем, господин Борстиг: вы мне вслух проговариваете то, что не стали бы ни одному человеку, потому что остальные сами все понимают без слов, по умолчанию; но я для вас промежуточная форма жизни, между «нелюдью» Скорингом и нормальными. А я не знаю, как с вами говорить по-настоящему, потому что уже несколько лет думаю на другом языке…
— У нас этот противник есть. Называется он… — сказать «нерациональное использование природных ресурсов» и посмотреть на ошпаренную архивную крысу анфас? — …голод и холод. Дары природы небесконечны, мягко говоря. У нас только нет господ, которые в это поверят. Господин Борстиг всасывает информацию. Господин Борстиг знает, сколько внимания в последнее время королевская тайная служба уделяет дарам природы. Господин Борстиг помнит, что предпоследний большой конфликт с Тамером произошел из-за торфяников. И обошелся обеим сторонам довольно дорого.
— И вы увидели шанс сделать по-своему, — говорит он.
— Это тоже, — Эйк кивнул. Глава архивов думает очень быстро. Быстро и четко. Проклятье казначею, заморочившему головы слишком многим людям, которые в этой медлительной стране на вес золота. — Есть множество причин, вынудивших нас поступать так, как мы поступили. И еще больше причин, не позволявших поступать так, как рассчитали вы.
— Об этих причинах, в отличие от голода и холода, вы говорить не можете, — архивист открыл глаза, ничего хорошего в этих глазах не было.
— Я — не могу. — Взгляд на взгляд. Вы же все понимаете, господин Борстиг. Мы с вами уже давно перешли пределы допустимого, потом — пределы разумного, но последнюю границу я не перейду. Так что о других причинах вы сможете услышать только в кабинете герцога-регента. Если моя рекомендация после подобного подарка будет хоть что-то значить… — Я. При всем желании…
— Хорошо, — кивает Борстиг. — Решайте сами. Вы правы, я рискнул столицей, счел это меньшим злом. И теперь готов отправиться к своему сеньору, который имеет всякое право казнить его за предательство. Что ж, пусть сеньор и решает, чей расчет простителен, а чей — нет. Это — после и не здесь. Если сеньору не достанет милосердия, то заблудший вассал будет наказан наихудшим образом: узнает правду.
И сам попробует жонглировать охапкой горящих факелов… бедный господин Борстиг.
— Значит, ближе к вечеру мы с вами поедем во дворец. С докладом, — вы хотели ехать во дворец с докладом, вы туда и поедете, а куда бы вы с сержантом дели труп главного цензора — неважно, поскольку главный цензор пока еще не труп, а на нет и суда нет. — Пока вы можете обдумать вопросы или оказать посильную помощь господину начальнику внутренней охраны. И… — нет уж, без маленькой мести ты отсюда не уйдешь, — позвольте дать вам один совет. Если вы не хотите с первого взгляда понравиться герцогу-регенту, не усердствуйте в рассуждениях об его нечеловеческой природе и прочих кошмарных свойствах. Пока что не буду вас задерживать, у вас много работы. Начальник архива встал — будто не сидел все это время неподвижно. Поклонился. И уже от двери спросил:
— Почему вы ни разу не возразили, когда я называл регента вашим сеньором?
— Потому что, — Эйк помедлил, подбирая точные слова, потом покосился на бумажный самолетик и сказал чистую правду, — мне приятно это слышать.
Остается еще секретарь.
— Зайдите ко мне! — позвал Эйк через полуоткрытую дверь. На секретаря смотреть было противно — на улитку наступили, сапогом, а додавить не удосужились. Еще бы, к нему наверняка уже четырежды заглянули, поведав в деталях и красках о том, что творится в здании. Он бы рад удрать в дверь, но там стоит человек Толди, рад бы сигануть в окно, но смелости не хватает: четвертый этаж.
— Сударь Фаон, не желаете ли вы что-либо сказать? Нет-нет, я не предлагаю вам назвать имена тех, кто втянул вас в свои игры. Я знаю, что вас не придется допрашивать с пристрастием, вы уже готовы их продать, — недодавленная улитка втянула появившиеся было помятые рожки. — Но все это я вполне способен узнать сам. Так что же, будете молчать? Из пяти предложенных открытых листов Эстьен взял только четыре. Господин начальник королевской тайной службы придвинул последний и с удовольствием вывел на нем: «Все, что сделал податель сего, он сделал с одобрения и соизволения Его Величества короля Собраны Араона III». Дата. Печать и подпись уже стоят.
— Идите, сударь Фаон, вы свободны. Разве вы не поняли? Вы совершенно свободны и можете не бояться. Пришлось подняться из-за стола, всунуть грамоту в руки секретаря и, любезно похлопывая по плечу — улитка вздрагивала, словно каждый шлепок вгонял осколки раковины в белую слизь тельца, — проводить того до выхода из приемной.
— Я вас отпускаю.
— Но почему?.. — впервые подала голос «улитка».
— Разве вы не поняли? Это же вам я благодарен, мы все невероятно благодарны, — а звук по коридору разносится хорошо, — за посильную помощь в раскрытии внутреннего заговора. Без вас это было бы невозможно! Еще раз примите мою благодарность, сударь, только для этого я вас и позвал! Ян-Петер Эйк вгляделся в глаза секретаря и с печалью обнаружил, что недавний внушающий восторг и трепет образ померк, помутнел, словно стекло, протертое сальной тряпкой. Улитка даже не предполагала, что господин начальник говорит чистую правду. Посмотрим, кто именно поднимет руку на владельца королевской охранной грамоты, действительной до сегодняшней полуночи. Эйк пожал плечами, вздохнул и засвистел давешний привязчивый мотивчик. Прощай, мой милый друг, прощай…