К сожалению, не представляется возможным раскрыть в деталях специфику производственной деятельности каминчан и коловертцев, которая помогла бы читателю более полно и отчетливо представить жизнь Каминска. От этого удерживает нас то обстоятельство, что мир Каминска многоязычен. Рассказ о каждой специальности и о людях, с ней связанных, потребовал бы громоздких научно-технических подробностей. Для того чтобы описать все это, пришлось бы прибегнуть к едва ли понятному синтетическому языку, подобному языку эсперанто. Но вот что нам все-таки хотелось бы сказать в заключение.
Уж так устроено в мире: новое рождается с трудом И всегда старое, с одной стороны, препятствует появлению нового, а с другой — ускоряет его приход. Так встречный напор воздуха как бы мешает самолету разогнаться и взлететь. Он тормозит его движение, противодействует усилиям моторов, и когда это противоборство, это дробное выстукивание колес по жесткой полосе земли достигает предела, когда ни у самолета, ни у ветра, кажется, не остается сил, чтобы победить, самолет вдруг вздрагивает, отрывается от земли, и упругая струя встречного воздуха поднимает его ввысь.
«Не удивительно ли, — вздыхает каминчанин, — что с такими оторванными от реальных проблем работничками, как наши коловертцы, удается заставлять летать то, что должно летать?»
Коловертец молча обращает глаза к небу.
«Как все-таки удается каминчанам поднять их в воздух?» — едва шевеля губами, шепчет коловертец.
В этом противоречии, в существовании двух начал руководство института и сам его директор, тов. Крюков, не видят болезни — ничего такого, что казалось бы опасным для будущего. Напротив, то, в чем каминчанин или коловертец усматривают антагонистическое противостояние, диалектически мыслящее руководство института готово найти с и н е р г и з м, а именно — действие и усиливающее его противодействие, которые согласно третьему закону Ньютона заставляют летать то, что должно летать. Предусматривая дальнейшее соседство двух народов, населяющих Каминск, руководство не забывает и о том, что в чужом доме побывать — в своем гнилое бревно увидать.
И сколько бы коловертец ни молился своему богу, а каминчанин — своему, какие бы тяжкие кары ни посылали они мысленно друг другу, то, что должно летать, продолжает летать по графику и по плану, и летать так, как надо. Нет никаких оснований считать, что такое положение не сохранится и в будущем. Подтверждением тому служат самолеты, пролетающие над Каминском. Иногда они летят очень высоко и посылают на землю звук, похожий на долгое гудение июльского шмеля, а иногда проносятся совсем низко, и тогда кажется, что кто-то спиливает электропилой дерево под окном каминчанина.
1973
РАССКАЗЫ
НОВЫЙ ДОМ АБДУРАХМАНА
Абдурахман Кадыров и его гость пили чай. Этому занятию они посвятили несколько часов, и теперь каждый испытывал то особое чувство облегчения, которое может подарить лишь пятый или шестой чайник чая в июльский полдень ташкентского лета. Для Абдурахмана чувство это было привычным, как для исполнительного человека привычно сознание хорошо сделанной работы. Счастье гостя было томительным и сладостным.
— Еще чаю? — спросил Абдурахман.
Гость кивнул.
— Мирхабиб, — крикнул Абдурахман. — Чой!
Из-за занавески показалась стриженая голова. Абдурахман взял со стола опустевший чайник и, не глядя, протянул в сторону двери. Босой тринадцатилетний мальчик в голубой майке и черных трусах вошел в комнату, принял чайник, мгновение помедлил и направился к двери.
— Кора чой, Мирхабиб, — сказал Абдурахман. — Быстрее, — добавил он, и мальчик побежал.
Окно комнаты, где они сидели, выходило в сад, и зной приходил сюда уже ослабленным, в полную меру свирепствуя среди каменных домов и асфальта.
«Какой послушный брат», — подумал русский гость, проводив глазами мальчика. После выпитого чая лень было шевелить языком. Тем не менее он мог бы сказать так о Мирхабибе, не боясь обидеть Абдурахмана. Слишком хорошие они друзья, чтобы обдумывать возможные последствия слов, которые здесь, в трех тысячах километрах от города, откуда он приехал, имели странную способность приобретать иной смысл, иногда прямо противоположный тому, который вкладывал в них говорящий. «Хотя, — думал гость, — то, что брат послушный, можно сказать и чужому. Можно также сказать, что брат красивый. Можно сказать, что жена послушная. Что она красивая — говорить нельзя. Абдурахману, пожалуй, можно, а чужого это обидит».