Тень урюкового дерева накрыла весь помост в саду. Тем не менее лбы у сидящих за столом были влажные, лица горячие, но то был жар изнутри. Перец шурпы вошел в кровь и теперь, пощипывая, разогревал кожу. В соседней комнате заплакал мальчик. Встревоженный Абдурахман поднялся из-за стола. Скоро гость услышал за стеной его голос и захлебывающийся смех малыша.
— Не могу слышать его плача, — сказал Абдурахман, вернувшись. — Когда он болел, я на целые дни уходил из дома, только чтобы не слышать. Он плачет, а я сам становлюсь как больной…
«Да, — думал гость, — настанет время, когда твой сын будет распоряжаться в твоем доме, как теперь распоряжаешься ты. Твой тихий отец с тонким красивым лицом, чем-то очень похожий на Дилбар, твой отец — по-прежнему самый уважаемый человек в доме, но уже удаленный от его забот, и даже кровать его вынесена в сад — ведь он уже не самый сильный в семье. Самый сильный теперь ты, Абдурахман, самый сильный и самый главный. Один из «самых достойных» специалистов Ташкента. Когда подрастет твой младший брат, ты сможешь, если захочешь, передать ему эту роль, а пока командуешь ты: «Мирхабиб, чой!» — и мальчик бежит со всех ног заваривать чай.
Покончив с обедом, они вышли на крыльцо. У стены стояли туфли, галоши и шлепанцы разных размеров.
Прямо перед домом за белой саманной изгородью начиналось поле, на небольшой лужайке паслись овцы. Слева зеленел небольшой водоем для поливки сада. Вода в нем поросла тиной и была густо населена лягушками. Улица, на которую они вышли, обслуживалась почтовым отделением Чигитай-Актепа и не имела названия. Дом Абдурахмана не имел номера. Это объяснялось, видимо, тем, что домов на улице было слишком мало, да и вряд ли имело смысл называть улицей неширокую дорожку, бегущую по краю поля, стоявшего в этом году под паром. Старые дома благополучно пережили землетрясение, малочисленные трещины были заделаны, и ничто уже не напоминало о тревожном времени. Ничто, кроме внешних примет, не могло помочь гостю, если понадобится, отыскать дом Абдурахмана в закоулках Чигитай-Актепы.
Они шли под еще очень жарким солнцем сначала вдоль поля до асфальтированного шоссе с потонувшими в зелени садов участками, потом миновали эпидемиологическую станцию — похожее на школу здание за глухим забором, затем пошли вдоль арыка, где по пояс в мутной воде бродили мальчишки, вновь вышли на проселочную дорогу с белыми домами, дававшими с одной стороны узкую полоску густой синей тени, и уже эта дорога вывела их наконец на широкую магистраль.
В центр поехали на троллейбусе, который постепенно наполнялся людьми. Но несколько скамеек с левой, солнечной стороны продолжали оставаться свободными: пассажиры предпочитали стоять в тени, тесно прижавшись друг к другу. Их потные сосредоточенно-вежливые лица выражали невозмутимое спокойствие. Они передавали по цепочке деньги, каждый раз со значением произносили слово «абонемент», которое казалось здесь достаточно ярким, пышным, интернациональным и современным, то есть вполне соответствовало вкусу большинства пассажиров ташкентского транспорта.
Порой гостю казалось, что наполняющий город жар не столько исходит от земли и солнца, сколько упорно поддерживается ими. Основной же источник тепла кроется в этих сдержанных улыбках, в кажущейся расслабленности рук и жестов — в той особой разновидности темперамента, который не растрачивается впустую, но находит выход в действиях, полных глубокого смысла. Глядя из окна троллейбуса, он видел искрящийся рафинад построенных и строящихся домов и думал, что в медлительной сосредоточенности здешней жизни заключена та точность рук и верность глаз, которые способны одолеть стихию и со спокойствием, присущим мудрости, возродить город из пыли землетрясений.
Троллейбус очень долго тащился по улице Навои и наконец преодолел мостик через арык Анхор. Из тихого сельского мира безымянной улицы Чигитай-Актепы Абдурахман и его гость приехали в город, полный звуков узбекской музыки, похожей на застывшие перистые облака, и тех запахов хлеба, машин, пыли, базаров, жареных шашлыков и разогретых камней, которые составляют неповторимое очарование Ташкента.
— Я только отдам паспорта, — сказал Абдурахман, когда они вышли из троллейбуса. — Это отнимет у нас немного времени.
Гость кивнул в знак того, что согласен ждать сколько угодно, пока его друг не закончит свои дела. Он любил ходить по городу с Абдурахманом. Присутствие товарища наполняло неизвестную гостю жизнь смыслом. Абдурахман был как бы контактом, соединявшим его с окружающим, и если этот контакт отсутствовал, еда теряла вкус, краски тускнели, звуки становились раздражающе назойливыми.