Подступила осень 1939 года. Пожелтела трава, первый багрянец тронул лес, в прозрачном воздухе поплыли серебряные нити паутины. Ночи стали холоднее, а блеск звезд в густом черном небе ярче. Кончилось лето, а с ним и учеба в аэроклубе. Выпускные экзамены сдала на «отлично».
Взволнованные, замерли мы, учлеты, в строю, слушая приказ о присвоении нам звания пилота. Первое летное звание! Сбылась наконец моя мечта. Но к радости примешивалась и грусть. Распадалась наша дружная комсомольская семья. Виктор Любвин, Виталий Грачев, Николай Гусев, Владимир Чалов, Николай Косов и многие другие ребята уезжали в истребительные школы. Мне тоже хотелось туда. Думалось, что в Осоавиахиме делать больше нечего и только военное училище сможет открыть дорогу в большую авиацию. Но девушек в военные училища не принимали.
Когда я рассказала о своей заботе Дужнову, он разубеждать меня не стал, а посоветовал не спешить и поучиться еще в аэроклубе. Я послушалась его совета и через год получила звание летчика-инструктора.
Событие это совпало с окончанием средней школы.
Передо мной встала задача, что делать дальше. Идти в институт? Но тогда прощай мечта стать военным летчиком. Я ломала голову и наконец, казалось, нашла выход. «Раскова поможет мне поступить в военное училище», — думала я.
Прославленная летчица в то время готовилась к новому перелету, и, конечно, была занята. Подруги отговаривали меня:
— Все равно в военную школу тебя не примут, да и Расковой не до тебя. Не станет она заниматься каждой аэроклубницей.
Я не соглашалась. Для меня Марина Михайловна была не только замечательной летчицей. Я обожала ее как человека. В моем представлении она олицетворяла все самое лучшее, что есть в советских людях, и уж кто-кто, а она-то должна меня понять.
Однажды, набравшись смелости, я позвонила Расковой домой. Когда в трубке раздался ее голос, я, сбиваясь и торопясь, попросила ее принять меня.
— Пожалуйста, заходите, — ответила Марина Михайловна.
— Ой, большое вам спасибо! — от радости крикнула я.
Должно быть, это рассмешило Раскову. Голос ее вдруг сделался мягче, стал не таким официальным. Она дала свой адрес и объяснила, как быстрее и лучше проехать к ней. Марина Михайловна жила на улице Горького, около Охотного ряда, в доме, где сейчас размещается магазин подарков. Тогда там еще ходили трамваи.
Раскова встретила меня просто, радушно. Она внимательно выслушала мою не очень-то складную речь. Конечно, никаких серьезных доводов в ней не было, искренности же и задора — хоть отбавляй.
— Марина Михайловна! — горячо закончила я свою исповедь, — ну помогите мне стать истребителем! Клянусь, я не подведу вас.
— Я верю вам, дорогая. Но, к сожалению, помочь ничем не могу. Правила приема в военные школы никто изменить не может. К тому же вы глубоко заблуждаетесь, считая, что добиться больших успехов сможете только в военной авиации. Ведь вы хотите летать не только быстро, но и хорошо?
— Конечно.
— А научиться хорошо летать можно и в аэроклубе. Да и вообще, я думаю, что сейчас ваше место в Осоавиахиме.
Марина Михайловна помолчала немного, видимо что-то обдумывая, и добавила:
— Обстановка в мире накаляется. Фашисты наглеют с каждым днем, и нам нужно укреплять оборону. Авиации требуется много летных кадров. Вот вы, летчик-инструктор, и старайтесь как можно лучше готовить курсантов для военных училищ. Пока Осоавиахиму вы нужнее, чем армии.
Что я могла возразить? Конечно, Раскова была права. Но мне от этого не легче. Я чувствовала, как рушилась моя мечта, и приуныла.
Раскова заметила это.
— Ну-ну, выше голову, истребитель! — ласково пожурила она. — На прощание скажу вам: кто очень хочет, тот обязательно добьется! Желаю успеха.
Я, конечно, осталась в Осоавиахиме. Работа в аэроклубе, полеты все больше захватывали меня, и я стала подумывать о том, чтобы отказаться от обязанностей старшей пионервожатой, которые выполняла в 144-й средней школе. Возникали мысли и об институте, разумеется авиационном. Отец поддержал меня в этом. Ничего окончательно не решив, я все же стала понемножку почитывать учебники.
В июне сорок первого года мне дали отпуск, и я уехала в Крым. Это был первый мой отдых. Я радовалась и немножко гордилась этим.
Черное море. Ласковый шелест набегающей на берег волны, горы и солнце, непривычно жгучее для северянки, но благодатное солнце юга.
Двадцать второго июня я раньше обычного убежала на море. До этого два дня подряд немного штормило и купаться не разрешали. Когда появилась на пляже, он был пуст. Волны намыли высокую грядку гальки, о которую с едва уловимым шорохом ласкалась прозрачная, как в роднике, вода.