Больше всего доставалось нам от вражеских истребителей в районе Ломжа — Остроленка. В одну из лунных августовских ночей здесь погиб экипаж Макаровой — Белик. Фашистский истребитель настиг их, когда они уже возвращались на свой аэродром. Пушечной очередью он поджег У-2. Макарова тщетно пыталась сбить пламя.
В конце концов самолет лишился управления, свалился в штопор и врезался в землю.
Гибель Тани Макаровой и Веры Белик явилась для полка тяжелой утратой. Их экипаж был одним из лучших в полку. Макарова к тому времени имела 628, а Белик 813 боевых вылетов.
Похоронили их в саду помещичьего имения. Опять черный провал могилы, небольшой холмик над ней, залпы прощального салюта. Впервые останки наших подруг приняла чужая земля.
А через несколько дней вражеский истребитель подбил самолет Кати Олейник. Пилот и штурман Ольга Яковлева получили ранения. Машину, у которой от стабилизатора остались лишь стойки лонжеронов, раненая летчица с трудом довела до своего аэродрома.
Ночную атаку истребителя пришлось испытать и мне. В это время штурманом ко мне вместо Рябовой была назначена Саша Акимова. Москвичка, студентка педагогического института, она пришла в полк в начале его формирования. Год работала старшим техником по вооружению, а затем переучилась на штурмана. Начитанная, энергичная, очень выдержанная в бою, Саша понравилась мне сразу. Жаль было расставаться с опытной Рябовой, но я и к новому штурману привыкла быстро.
В ту ночь мы бомбили позиции противника в районе Остроленка. Как всегда, после первых же сброшенных бомб включились прожекторы, заговорили зенитки, огонь которых был очень сильным. Наш У-2 долго не выпускали лучи прожекторов, но нам все же удалось вырваться от них.
Сквозь редкие облака светила луна. Видимость была неплохой, и мне подумалось, что лишняя осторожность не помешает. Гибель Макаровой и Белик была еще свежа в памяти. Я предупредила Акимову, чтобы она почаще просматривала задний сектор.
Некоторое время мы летели спокойно. Уже далеко позади осталась линия фронта, и казалось, что полет уже закончился благополучно, как вдруг рядом с самолетом пронеслась огненная трасса, а чуть сбоку и выше мелькнул силуэт вражеского истребителя. Я видела, как он разворачивался, чтобы вновь ринуться в атаку.
Что предпринять? Высота и так маленькая, снижаться дальше опасно. Но это единственный выход. Я резко изменила курс и отжала ручку. Когда до земли оставалось метров двести пятьдесят, гитлеровец снова настиг нас и длинной очередью пропорол плоскости и фюзеляж самолета. В последний момент я успела уклониться в сторону, и следующая очередь прошла мимо. Только когда до земли оставалось метров 100, я выровняла самолет. Теперь было не опасно — темно-зеленая окраска У-2 сливалась с фоном земли.
Участившиеся случаи нападения истребителей на наши тихоходные машины серьезно обеспокоили командование. И вот тут-то, чтобы хоть как-то обезопасить летчиц в случае аварии, нам категорически приказали летать с парашютами. Скрепя сердце мы примирились с этим новшеством. Впрочем, это было разумное и очень своевременное мероприятие, и весьма скоро мы убедились в его необходимости.
Полк перебазировался в хутор Далеке. Вблизи него оборудовали взлетно-посадочную площадку, под жилье заняли большую усадьбу сбежавшего помещика. Здесь мы пробыли довольно долго.
К тому времени погода окончательно испортилась, начался период затяжных дождей и туманов. Черно-свинцовые тучи непрерывной чередой ползли с запада, заливая и без того прокисшую землю холодными потоками воды. Нередко облачность опускалась и стлалась в 50–70 метрах над землей. В нормальных условиях полеты следовало немедленно прекратить. Но война есть война, и, несмотря на почти нулевую видимость, мы продолжали работу.
В Польше нам впервые довелось бомбить вслепую из облаков. Это было что-то в середине октября. Действовали мы в районе Макува.
Продрогшие от сырости и холода, мы с Акимовой сидели в кабине и ждали сигнала к вылету. Уткнувшись носом в воротник теплого комбинезона и поджав ноги, я дремала. Изредка, чтобы не заснуть совсем, приоткрывала то один, то другой глаз, с минуту всматривалась в ночную темень, отыскивая смутные контуры соседних самолетов, и вновь погружалась в сладкое забытье.
Сердитый, колючий ветер Атлантики, пронесшийся через всю Европу и растративший в пути тепло океана, повизгивал в расчалках и тросах, раскачивал плоскости, изредка ронял на туго натянутую перкаль крупные капли. Бум-бум — сквозь дрему отдавалось в моих ушах, и тут же все звуки заглушал пронзительный свист, завывание. «У-уу! Худо, ва-ам, ху-удо», — казалось выговаривал ветер. «Ну и пусть, — думалось мне. — Нашел чем пугать. И похуже видели».