– Не успеваем? – только и спросил из глубины машины Василий Никитич.
– Куда там с добром успеешь, такая-то мать, – сплюнул шофер сквозь разбитые губы. – Суки, снега убрать не могли, колесо по ось провалилось, я бы иначе заметил…
– Ну, ты тут разберешься, – сказал Козорезов, выходя из машины.
И трусцой возвратился обратно в серое здание, но машин уже не было ни одной.
– А дежурку пресса заняла. Если б я знал, если б я знал, – повторял начальник АХО, не глядя на Козорезова.
– Ну как так можно? Ну как, я тебя спрашиваю, так можно-то? – вспылил Козорезов. – Я тебя спрашиваю – как так можно?
Начальник молчал. А Козорезов влетел в кабинет и трясущейся от гнева рукой закрутил диск белого телефона.
– Это Козорезов, – сказал он в трубку. – Я тебя хочу спросить, когда у тебя, понимаешь, порядок будет?
– Какой такой порядок? – невинно осведомился невидимый Петя Дворкин, хитрящий на другом конце провода.
– Молчать, понимаешь! – заревел Козорезов. – Ты из себя не строй тут эту, понимаешь! У него снег не убирается на улице и надутия и выбоины на мостовой, понимаешь! Ты что, под суд хочешь пойти'
– А снег разве выпал? – спросил Петя. Но Козорезов в ответ так тяжело задышал, что…
– Я! Я лично! – залепетал Петя. – Я лично, я разберусь, я все…
– Ты… ты, – передразнил Козорезов, добавил в рифму матом и тут же бросил трубку. Закрыл глаза, взял под язык таблетку валидола.
А Петя послушал немногие эти оставшиеся страшные гудочки и сразу же набрал номер Скорнякова.
– Вот что, Скорняков, – тихо сказал Петя. – Ты билет хочешь на стол положить?
– Не ты мне его давал, не ты и заберешь, – заученно огрызнулся Скорняков, перед которым вот уже с полчаса стояли два взаимных жалобщика, слесарь Епрев и сантехник Шенопин, которые жаловались друг на друга, что каждый из них набил другому морду.
– Что?! – завопил Петя. – Да ты совсем, я вижу, обнаглел? Да ты знаешь, что мне сейчас из-за тебя звонил сам Козорезов.
– Да в чем дело-то, скажи, – уже не на шутку разволновался и Скорняков.
– А в том, что снег-то выпал? Выпал или нет, я спрашиваю?
– Ну выпал…
– Не «ну выпал», а выпал.
– Ну, допустим, действительно выпал. И что?
– А то, что, допустим, почему он тогда не убирается?
– Как это так «не убирается»? Он убирается.
– Убирается?
– Убирается.
– А я тебе говорю – ни хрена он у тебя не убирается!
– Почему?
– Это он еще меня, наглец, спрашивает почему, – простонал Петя, швыряя трубку. А Скорняков от такой негаданной печали даже зажмурился.
– Дак что вы, какие меры вы примете против этого фашиста? – спросил Епрев, указывая желтым ногтем на взъерошенного Шенопина.
– Отметьте, со всей объективностью отметьте это высказывание, товарищ Скорняков, – уныло отозвался Шенопин. – Если он, не стесняясь вашего присутствия, дает мне такое наглое политическое клеймо, то представьте его распущенность в более обыденной обстановке.
– А ну пошли отсюдова обои! – гаркнул Скорняков.
Приятели попятились, глядя на него с нескрываемым восхищением.
– Мы ведь тоже люди, – пискнул было Шенопин. Но Епрев пихнул его в бок.
– Выдь! Выдь! Тебе сказано, – прошипел он. – Видишь, тут решается важный вопрос. С-скотина…
И они покатились за дверь. Скорняков взялся за голову.
А дядя Ваня Пустовойтов, тихий и грустный, маленький, как воробей, сидел за своим обшарпанным столом и с мучением смотрел на расположившуюся прямо перед его носом хрустальную чернильницу. Дядя Ваня думал о том, что чернильницу эту неплохо бы давно отсюда убрать, поскольку все советские граждане, в том числе и он, дядя Ваня, давно уже пишут шариковыми авторучками. Старик понимал, что чернила были гораздо хуже шариковой пасты, так как в них всегда копились козявки, и перо рвало бумаги. Но тут же он, как честный и объективный человек, вынужден был отметить, вынужден был подумать и о том, что раньше паста была гораздо лучше, а сейчас стала гораздо хуже.
– Покупаешь новый стержень, – бормотал дядя Ваня. – А он уже сразу не пишет. Так что, может быть, и есть смысл держать на столе эту хрустальную чернильницу – вдруг паста станет окончательно плохая, и тогда можно будет велеть налить в чернилку свежих фиолетовых чернил и, макнувши стальное перышко, можно будет красиво где-нибудь на чем-нибудь расписаться. А за козявками нужно просто аккуратнее следить, – сказал дядя Ваня. И хотел под эту мысль открыть левую тумбу и выпить глоточек из припасенной полулитровой бутылки, но тут не ко времени зазвонил телефон.