Я укрылся в своем кабинете, в то время как для всех других продолжался праздничный день. Вынув из футляра скрипку, я взглянул на нее в нерешительности, не зная, то ли сыграть что-нибудь, то ли швырнуть ее об пол. Словно прощаясь, я сначала коснулся смычком ее струн, а кончилось тем, что я вновь принялся разучивать неизменного Крейцера. Мой смычок проделал в этой комнатке уже столько километров, что стоило мне замешкаться, как он сам машинально принялся отсчитывать новые.
Всякий, кто жертвовал своим временем этим проклятым четырем струнам, знает, что до тех пор, пока ты слушаешь себя один, ты искренно веришь, что каждое, даже самое маленькое, твое усилие привносит в игру соответствующее улучшение. Иначе кто бы согласился терпеть эту пожизненную каторгу; ну если б ты хоть убил кого-то – тогда еще другое дело. И поэтому очень скоро мне стало казаться, что моя битва с Гуидо еще не совсем проиграна. Кто знает, может быть, моей скрипке еще удастся с триумфом вклиниться между ним и Адой!
И это было не самомнение, а обычный оптимизм, от которого я никогда не мог избавиться. Всякий раз, когда мне грозят несчастья, я сначала падаю духом, а потом совершенно о них забываю – настолько я уверен, что сумею их избежать. К тому же здесь и нужно-то было только чуть-чуть изменить к лучшему мое мнение о себе как о скрипаче! Известно, что в области искусства прийти к какому-то мнению можно лишь в результате сравнения, а как раз сравнивать я пока и не мог. А кроме того, собственная скрипка звучит так близко, что она легко находит путь к нашему сердцу. В общем, когда я, утомившись, отложил скрипку, я сказал себе:
– Молодец, Дзено! Ты заработал свой хлеб!
И, не колеблясь, отправился к Мальфенти. Поскольку приглашение было мною принято, я теперь просто не мог не явиться. Мне показалось добрым предзнаменованием то, что горничная встретила меня любезной улыбкой и спросила, уж не был ли я болен, что меня так долго не было видно. Я дал ей на чай. Ведь ее устами все семейство, которое она представляла, задавало мне тот же вопрос.
Она ввела меня в гостиную, погруженную в полную тьму. Попав туда сразу после ярко освещенной передней, я на мгновение ослеп и боялся двинуться с места. Потом в глубине комнаты, довольно далеко от себя, я разглядел несколько фигур, сидевших вокруг стола.
Меня приветствовал голос Ады, которому темнота придавала какой-то чувственный оттенок. Он был такой ласковый, улыбающийся:
– Садитесь прямо там и не мешайте духам!
Если б она и дальше продолжала в том же тоне, я бы, конечно, и не подумал им мешать.
Издали, с другого конца стола, донесся другой голос – не то Аугусты, не то Альберты:
– Если хотите принять участие, то здесь есть свободное местечко.
Я твердо решил, что не позволю оттеснить себя в сторону, и решительно направился к тому месту, откуда донесся до меня голос Ады. По дороге я ударился коленом об угол венецианского столика, который весь словно состоял из углов. Меня пронзила острая боль, но я не остановился и, добравшись до места, упал на подставленный кем-то стул. Выяснилось, что я сел между двумя девушками, причем мне казалось, что справа от меня сидит Ада, а слева Аугуста. Чтобы избежать всякого контакта с последней, я сразу же повернулся к Аде. Однако у меня не было уверенности в том, что я не ошибся, и, желая услышать голос своей соседки, я спросил:
– Ну что, сказали уже духи что-нибудь или нет?
Меня перебил Гуидо, сидевший, как мне показалось, как раз напротив меня. Сначала он повелительно воскликнул:
– Тише!
Потом уже более спокойно:
– Сосредоточьтесь и напряженно думайте об усопшем, дух которого вы хотели бы вызвать.
Я не имел ничего против подобных попыток заглянуть в потусторонний мир. Я даже досадовал на себя за то, что это не я ввел в дом Мальфенти вертящийся стол, который, судя по всему, имел у них большой успех. Но я не желал повиноваться приказаниям Гуидо, а потому даже и не подумал сосредоточиться. Кроме того, я так корил себя за то, что ни разу не поговорил с Адой напрямик и позволил событиям принять такой оборот, что теперь, оказавшись с нею рядом, да еще под благоприятствующим мне покровом темноты, я решил наконец внести в наши отношения ясность. Сейчас меня удерживало только то, что мне было ужасно приятно ощущать ее так близко от себя, после того как я уже думал, что потерял ее навсегда. Я чувствовал мягкость и теплоту тканей, касавшихся моей одежды, и подумал даже, что в такой тесноте моя нога могла бы коснуться ее ножки, которая, как я знал, по вечерам была обута в лаковую туфельку. Это и в самом деле было даже слишком после столь долгих мучений!