…Сначала я вспомнил и тотчас почти воочию увидел тонкие руки С. А., неслышно ставящие на середину стола и зажигающие свечи. Воланы её блузки тихо трепетали. Потом появился её стройный, ещё прозрачный силуэт, с чуть склонённой головой, – он постепенно наполнялся бледно-розовыми, пастельными тонами, и я наконец услышал её нежный голос, продолжающий когда-то давно начатый разговор:
– Человек беззащитен пред теми, кого любит. Но не беспомощен, отнюдь!
Её синие глаза улыбнулись. Наверное, я о чем-то спрашивал, возражал, думая, что эти слова относятся к моим собственным откровениям, но себя сейчас, к счастью, не слышал, а услышал только её ответ:
– Голубчик! Неожиданное, непривычное, даже абсурдное, – это не для профанной публики. А ведь так интересно – превосходно! – идти против течения и против правил, ибо там именно и куётся слава, поются песни «безумству храбрых»…
Она слегка повернула ко мне голову и я на мгновение отчётливо увидел заметную седину теперь уже коротко стриженых волос, так хорошо сочетающихся с цветом её глаз.
– Соединение безумия с умом, – добавила С. А., – часто уводит одарённого человека за пределы сугубо рационального знания, а, значит, и к пробуждению новых смыслов…
О, Господи, только сейчас я понял, о чём мы тогда говорили: вовсе не о моих запутанных отношениях с «ближним кругом», а о «психоделической культуре», как деликатно называла С. А. зависимости разного рода. Мне даже удалось развернуть нашу беседу в виде домашнего фильма с меняющимися кадрами. Некоторые из них можно было остановить и приблизить к себе, однако лишь отдельные образы и слова светились ярко, многое было утрачено, так что опять, вместе с удивлением и радостью, возникло прежнее, неизбывное чувство невозвратимости потерь.
– Творческий человек всегда имеет – в дополнение к очевидным достоинствам – иллюзии и энергии заблуждений, – звучал издалека тихий голос С. А., – так как он постоянно окунается в неизведанное, подчас просто не считая нужным просчитывать последствия и рискуя всем. Но сама эта преданность поиску, в конечном счёте, и выводит его из лабиринта открытий и сомнений, временных успехов и падений, – если он, разумеется, остаётся верен себе, своему творческому дару, не зарывает таланты в землю и не растрачивает их бездумно во тьме или ложном свечении изменённого состояния сознания…
Голос Софьи Алексеевны звучал всё глуше и всё менее отчётливо, а потом и вовсе пропал. Зато подключились другие голоса – мамы и Арсения, причём, память дала сигнал, что разговор шёл совсем недавно, хотя и о тех же далёких временах.
– При всей своей хрупкой женственности, Сонечка всегда умела «держать удар». – Арсений сидел на нашей уютной кухне, и почтение, сплетённое с печальными нотами воспоминаний, ничуть не мешало ему получать удовольствие от кулинарного мастерства мамы и искренне благодарить её за это.
– Никто не мог справиться с этой бедой, а она смогла. – Мама задумчиво смотрела не на нас с Арсением, а в глубину ушедших лет. Привычно сложив руки под подбородок, она повернулась к Арсению:
– А ты помнишь, что она тогда придумала?
– Придумала, открыла, изобрела и… победила! Помню, конечно.
– Представляешь, Ник, – улыбнулась мама, – она сначала «заразила» себя этой самой «психоделикой»…
Мама увидела, как я вздрогнул, и поспешила успокоить:
– Нет, нет, только в воображении! Но она сделала это настолько искренне и так правдиво вошла в роль, что начинающие любители острых ощущений сразу ей поверили и пошли туда, куда она их позвала.
– Ещё бы! – воскликнул Арсений. – Я тоже поверил, хотя, в отличие от них, не возрадовался, но ужаснулся. А она отважно зашла «на их поляну», чтобы понять (или уже поняв?), что их так пленило, и постаралась честно, как всё, что она делала, прочувствовать эти невероятные, «неземные», как они утверждали, ощущения.
– Какие ощущения? – тихо спросил я, ближе придвигаясь к Арсению.
– Что? Интересно? – он с усмешкой смотрел на меня, вовсе не требуя ответа. – Вообще-то, история наркотиков стара, как мир: на неолитических рисунках и у древних индейцев в руках галлюциногенные грибы; на Элевсинских мистериях, ежегодно проводимых в Древней Греции, экстатические состояния достигались тоже известно каким способом; индийские Веды недвусмысленно прославляют в гимнах сому, и т. д. …вплоть до наших дней.
– Однако, если с середины XIX века и начала XX, – встревоженно подхватила мама, – это был знак элиты и «болезнь удовольствий»: Теофиль Готье, Шарль Бодлер, Бальзак, Дюма, немалое число представителей нашего «Серебряного века»…