–
Я старался делать подробные записи наших разговоров с Захарией, главным образом тех, которые впоследствии могли войти в том или ином виде в пьесу. Приведу одну из них, напрямую связанную с Саймоном Греем, когда он уже начал активно интересоваться судьбой Марка Коляды.
…
В помещении, оформленном официально, сидели двое мужчин. Один – высокий, седой, подчёркнуто строго одетый и гладко выбритый, выглядел внешне спокойным и одновременно очень усталым. Другой, довольно молодой человек с военной выправкой, но тоже в штатском костюме, был явно напряжён и растерян, хотя стремился всеми силами скрыть своё состояние. Оба говорили по-английски, но старший, судя по выговору и манере держаться, скорее всего, был британцем, а молодой, видимо, совсем недавно приехал с другого континента. Седой говорил медленно, растягивая слова:
—
Мы не можем терять, – неважно, по каким причинам, – подконтрольных нам учёных. Слишком дорого нам стоило их привлечь и… содержать.
Молодой человек отвечал быстро, нервно проглатывая окончания: – Сейчас он болен. А если вдруг… возникнут осложнения?
Вплоть до…
—
Вы имеете в виду?..
—
Это крайний случай.
Оба собеседника привычно использовали язык недоговорённости, не называя вещи своими языками. Молодой человек продолжал:
—
Но если он найдёт способ заявить о себе… своим прежним партнёрам или перейдёт в конкурирующую фирму?
Младший пытался что-то прочитать на лице старшего, однако, взгляд и мимика седого человека ничего не отражали. Он только слегка погладил свой подбородок и спокойно сказал:
—
Ещё раз повторите, пожалуйста, его рабочую характеристику.
Молодой человек быстро раскрыл папку и стал чётко говорить, лишь изредка в неё заглядывая:
—
Наш… подопечный всегда работал самостоятельно и за прошедшие годы (ещё до поступления к нам) добился огромных успехов. С нами он работает 2 года и 9 месяцев. В течение первых полутора лет всё шло так же, как и раньше, то есть очень продуктивно. Однако, с тех пор, как лаборатория была переведена… на новое место, ничего примечательного, тем более выдающегося и достойного обсуждения, по крайней мере под его фамилией, не поступало.
Обычная рутинная работа.
—
Почему? – спросил Седой более настойчиво, чем прежде.
—
Мы не знаем. Когда он по-настоящему заболел, врачи зафиксировали «нервный срыв, глубокую депрессию и непреходящие головные боли».
—
Мне придётся повторить свой вопрос, – уже с некоторым раздражением сказал Седой. – Почему? У вас есть хотя бы какие-то предположения, гипотезы? Ведь по прибытии на место назначения его должны были тщательно проверить. Таковы правила, насколько я знаю.
—
Конечно. Результаты были более чем удовлетворительными.
Молодой человек захлопнул папку и прямо посмотрел в глаза Седому:
—
Предположения тоже есть. На нашей научной базе удовлетворяются все, – он подчеркнул голосом последнее слово, – разумные желания и потребности сотрудников. Но…
Молодой человек запнулся, и ему снова пришлось посмотреть в заранее подготовленные записи:
—
«Жизнь в замкнутом пространстве и закрытых сообществах относится к экстремальным ситуациям, – утверждают эксперты адаптационной психологии. – Они оказывают на людей, в том числе, и на проявление их творческих способностей негативное влияние». Человек становится нервным, странным и что особенно удивительно, – заметил молодой человек, прямо глядя на собеседника, – я сам это наблюдал, – нередко начинает думать и даже… мечтать, – но не о привычной прежней жизни, а об… идеальном мире.
Тут говорящий как-то стыдливо усмехнулся и отвёл глаза.
—
Представляете? Хотят разгадать «тайны мироздания»!
Седой чуть поморщился и небрежно махнул рукой:
—
Ну, не все же!
—
Не все, – охотно и на этот раз уверенно согласился молодой человек, – но тот, о котором мы говорим, оказался именно таким. Нам досконально известно, что он стал задумываться о «Добротолюбии и Боге, о Космической Вселенной и Информационном вакууме, о вечной жизни и её смыслах», – молодой человек снова всё это вычитывал из своей папки, – хотя раньше, по нашим сведениям, ничего подобного за ним не наблюдалось.