Ваня посмотрел на Мишку и опустил голову.
—
У меня пуговица не на жилетке, а в глазу, – тихо ответил Мишка, который всегда говорил правду.
—
Ну и пусть в глазу! Мы тебе с Кроликом и глаза вылечим!
Да, Кролик?
—
Конечно, вылечим! Я даже знаю, где у Кати лежат все «инструменты»: и ножницы, и нитки, и иголки, и пуговицы…
И Кролик добавил шёпотом, в котором теперь отчётливо были слышны слёзы:
—
Ведь если ты уже настоящий, ты не можешь быть никогда не настоящим? Настоящий – это навсегда! Правда, папа?
Я крепко прижал к себе Ванечку вместе с Кроликом, Мишкой, Лошадкой и Тигрёнком, сразу почувствовав, как рубашка становится мокрой от его слез.
—
Правда, истинная правда… Не сомневайся… Это – навсегда.
Ваня поднял голову, и я увидел его тёмные, быстро высохшие, очень серьёзные глаза с ещё мокрыми ресницами, пытливо всматривающиеся в меня.
—
Ты сам сочинил эту историю? – спросил я, смущённо отводя взгляд.
—
И сам, и мама читала. – Потом сразу добавил:
—
А почему мама теперь часто плачет?
Ваня сказал то, что я сам должен был сказать себе, и то, что не хотел говорить. Теперь он ждал правдивого ответа, и я постарался дать его, как сумел:
—
Иногда после этого становится легче. Вот как сейчас, с Кроликом. Ты согласен?
Он кивнул и заговорил очень быстро:
—
Но я, то есть Кролик, скоро перестал, а мама плачет долго, почти все время. – Он опять внимательно посмотрел на меня. – Сегодня ты проводишь меня к ней или Катя?
—
Сегодня – бабушка Катя. – Я почувствовал, как Ваня вздрогнул, и поспешил добавить. – Но я приду к вам через два дня, и мы все вместе поедем на «Ёлку».
Ваня вырвался от меня и радостно запрыгал:
Я хочу на «На Ёлку», зелёную иголку!
Там подарки и Мороз – Седой ус и Красный нос!
—
И как это называется? – спросил я Ванечку, радуясь его переменчивой радостью.
—
Это называется… – он, как Катя, лукаво улыбнулся, – я умею складывать стихи!
Ваня убежал. Я стал расставлять игрушки по местам, а когда заглянул в большие, стеклянные глаза Кролика, мне даже почудилось, что они блеснули с сочувствием и пониманием.
—
Что, брат Кролик? Знаю, знаю, надо идти к Алине… Никто, кроме меня, не сделает то, что я сам должен сделать.
—
«Делай, что можешь, и будь, что будет», – напомнил мне Кролик. Уши у него уже крепко стояли, видимо, Ваня успел их вылечить.
И тут я вспомнил об одном разговоре Ильи с Ванечкой, который нечаянно услышал этим летом на даче. Как-то в полночь я вышел на веранду. Громадная, круглая, белая Луна низко висела над Землёй, освещая своим таинственно-млечным светом всё вокруг. Мальчики тоже не спали в полнолуние. Они стояли на балконе второго этажа и тихо разговаривали. Илья спрашивал:
—
А ты знаешь, как охотится лягушка?
—
Знаю. Она ждёт. У неё глаза могут вращаться кругом. – Он показал. – Вот так.
—
Как локаторы? На 360 градусов?
—
Ну, да… А когда кто-то попадает в этот её круг, она… делает необходимые движения и… всё.
Я ещё тогда обратил внимание на то, что Ваня старательно избегает жёстких выражений.
—
Ты хочешь сказать, – продолжал Илья, – что это похоже на крылатые ракеты?
—
Это ты хочешь сказать, – засмеялся тихо Ванечка, – а я говорю – она лучше! Стрекоза тоже похожа на вертолёт, но ведь намного лучше, так ведь?
—
Наверное… Живая природа всегда лучше, хотя… – Илья задумался. – Вот я, например, люблю технику, и она для меня тоже живая.
—
И я, и я тоже! – воскликнул Ванечка. – Если кого-то люблю, он для меня живой и …настоящий.
—
А знаешь, что я тебе скажу? – Илья доверчиво, как он умел, улыбнулся. – Любовь делает и тебя самого настоящим. Это похоже… – Он помолчал. – Похоже на то, как цветок отдаёт свой аромат. Он просто его излучает, ничего не требуя взамен. – Илья смущённо потупился и тихо добавил. – Я так думаю…
«Они так думают! А мы? – мысленно, с горечью воскликнул я. —
О-о! Далеко не все… Разве что Он?»
«Я поля влюблённым постелю, пусть поют во сне и наяву…»
—
А дальше? – спросил я самого себя – Дальше совсем, как у мальчиков:
«…Я дышу – и, значит, я люблю, я люблю – и, значит, я живу!»
Покинув детскую, я сразу почувствовал необычную тишину и покой в доме, безлюдном и празднично убранном, наполненном голубовато-серым сумраком угасающего зимнего дня, напоённом смоляным запахом ели, которая сумела (вот умница!) не растерять своей лесной свежести. В гордом одиночестве стояла она в ожидании в большой гостиной, нежно поблескивая золотистым дождём украшений в неровном свете уличных фонарей. Возможно, она и сама знала или догадывалась, что не зря же её так долго и любовно наряжали, что всего лишь через какие-то пять-шесть часов вспыхнут огни всех люстр и многократно отразятся в хрустале бокалов, фарфоре и серебре приборов, в строгом порядке расположенных на белоснежной скатерти, терпеливо ожидающих тех мгновений, когда оживлённые, красивые люди – весело, с надеждой, никогда не покидающей их в эту ночь, станут поднимать бокалы с шампанским, поздравлять друг друга с Новым годом, – и благодарить, и любоваться ею, а, может быть, даже петь: