– Да, изменилась, и не один раз… – Я тоже замолчал, но так как Захария принадлежал к тем немногим людям, с которыми я мог быть хотя бы отчасти откровенен, вскоре продолжил:
– Сначала – после того, как произошло то, что произошло, – она, в основном, пребывала в состоянии агрессивной защиты-нападения. Словом, взяла неправильный, абсолютно неприемлемый для меня тон. И мы перестали общаться. Вообще. Я даже думал, навсегда…
Захария спокойно шёл рядом и слушал меня, не перебивая, а я старался, по возможности, выбирать выражения и не злоупотреблять расхожими клише, типа: «люди не любят тех, кому они причинили зло» etc. Но и без подобного рода сентенций, конечно, не обошлось.
– После того, как прошло какое-то время, Алина поняла, – я повернулся к Захарию, – так мне, по крайне мере, хотелось бы думать, – поняла или кто-то ей подсказал, не знаю, что по-настоящему заинтересованы в её судьбе и продолжают её поддерживать лишь очень немногие люди, в основном, из ближнего окружения, – не желая зла и не думая о выгоде.
– Нетрудно догадаться, кто именно, – улыбнулся Захария, и я кивнул в ответ:
– Да, в первую очередь, её свекровь, моя мама, Екатерина Дмитриевна, а с нею и лучшие друзья дома – Арсений, Ася…
– …то есть, как раз те, – добродушно добавил Захария, – кого она не слишком-то жаловала прежде и с настойчивостью, достойной лучшего применения, стремилась найти соринки в их глазах.
– Откуда вы это знаете? – искренне удивился я, помня, что Захария редко пересекался с Алиной.
– Видите ли, Ника, с вами в таком духе говорить о Екатерине Дмитриевне и её старинных друзьях она бы не рискнула, поэтому искала других конфидентов, возможно, чтобы таким своеобразным способом утвердить себя в новом окружении и, пусть ненадолго, заглушить голос комплекса неполноценности.
Захария вопросительно посмотрел на меня и осторожно добавил:
– Извините, если не ошибаюсь, она приехала сюда не слишком образованной провинциальной девушкой из маленького зауральского городка и сразу попала в семью со старопетербургским укладом, не так ли?
– За это её никто ни разу не упрекнул, – спокойно ответил я.
– На то и уклад, – тихо сказал Захария и я снова с удивлением вынужден был спросить:
– Но ведь вы ещё меньше подходили на роль доверенного лица?
– Естественно, – легко согласился Захария, – при мне она только несколько раз обмолвилась, но этого было вполне достаточно, чтобы всё понять. Итак, – Захария по-прежнему невозмутимо шёл рядом, – если у вас ещё не пропало желание, мы могли бы продолжить. Что же было дальше?
– Дальше тоже, в общем, всё понятно. Мама стала заниматься с Алиной как репетитор и добилась восстановления её в Институте. Ася активно развивала многочисленные таланты Ванечки, в результате чего неожиданно раскрылось его увлечение живописью. И тогда уже Ваня сам стал оживлять и поддерживать интерес Алины к этому виду занятий, поначалу не ведая, что в детстве она тоже увлекалась рисованием и хотела поступать в соответствующее учебное заведение, но что-то там не сложилось.
– Даже так? – заинтересованно откликнулся Захария. – Это её акварель висит у вас в столовой?
– Да. И начался светлый период, всем на радость. Алина с Ваней увлечённо писали картины и развешивали их повсюду в квартире. Ваня окончательно занял лидирующую позицию в их отношениях, что вполне всех устраивало, а Алина, казалось, стала более спокойной и «договороспособной».
Я перестал говорить и остановился. Захария остановился тоже, с любопытством глядя на меня:
– Но что же вы замолчали?
– Не знаю, стоит ли продолжать. – Запнулся я не случайно. – Дело в том, что вскоре опять начались «тёмные полосы»…
– Стоит! – уверенно произнёс Захария. – Давайте доведём дело до конца.
– Да ведь конца-то и не видно! – Я начал взволнованно ходить вокруг Захарии. – Сейчас Алина впала в другую крайность: тяжёлое мрачное раскаяние. Согласитесь, это тоже нельзя назвать предпочтительным способом выхода из затянувшегося конфликта.
Остановив своё движение, я постарался говорить как можно спокойнее. Сначала получалось неважно, потом пошло значительно лучше.
– Обычно подобные состояния у демонстративно-экзальтированных натур сопровождаются повышенной нервозностью в сочетании с неразумной, гипертрофированной жалостью к себе, что не исключает, кстати сказать, реально переживаемой ими душевной боли.
– Понятно, – кивнул Захария, – требуется сочувствие.