– Но ведь оно есть! – опять не удержался и воскликнул я.
– Даже если оно действительно есть, – Захария поднял руку, приглушая мой порыв, – а я, хорошо зная ваше семейство, ничуть не сомневаюсь в наличии там эмпатии и чувства локтя, – людям подобного склада, к сожалению, всевозможные поддержки и поощрительные награды требуются в таких размерах и преувеличенных формах, которые с трудом могут предоставить им профессионалы, да и просто сочувствующие граждане, обладающие элементарным вкусом, чувством меры и привычками самодостаточного поведения. – Он незаметно вздохнул. – Причём, любого количества этого «драгоценного материала» оказывается всегда недостаточно.
– Но зачем? Зачем так растравлять себя? – Мой вопрос был задан, скорее, самому себе. – Им же самим от этого становится хуже!
Захария оглядывался вокруг, как бы ища поддержки у строго выверенных пропорций окружающих нас благородных зданий, а может быть, и у самой императрицы, на века заключившей в бронзу свою величавую прозорливость.
– Вы спрашиваете, зачем? – Он задумчиво поднял лицо вверх, подставляя его начинавшим тихо падать большим влажным снежинкам. – Причин много. Здесь и уязвлённое самолюбие, и нежелание признать свои истинные, а не выдуманные ошибки, и раздражение от того, что они обнаружились, и гордыня… да мало ли что!
– Но вы только что говорили о комплексе неполноценности? – перебил я его.
Захария взмахнул руками, стряхивая влагу и снег.
– Всё это прекрасно сочетается. Вспомните: «уничижение паче гордости». Давайте лучше отвлечёмся на время от частного случая и попробуем обобщить сказанное. – Захария лукаво улыбался, поглядывая на меня. – Забавная получается картинка.
– «Забавная»? В чём?
– Отвечаю. В том, что существуют люди, множество людей, которые несчастны в любых ситуациях. У них просто такое качество ума, которое всё превращает в несчастье. Можно ещё как-то понять, когда они говорят, что «плохое – это плохо», но ведь для большинства из них и «хорошее – это плохо», потому что они либо не видят в нём положительных сторон, либо уверены, что и оно тоже скоро и непременно превратится в ужасное.
– Приведите пример, – как всегда, увлекаясь поворотом его мысли, попросил я.
– Пожалуйста. Например, одиночество, грусть, печальное переживание известного рода событий, естественно или неожиданно происходящих… Все эти абсолютно нормальные проявления целостно текучей жизни, её «единого тканого ковра с разноцветными нитями», как говаривала Сонечка вслед за Сомерсетом Моэмом, – всё это не для них. Для них жизнь – это тяжёлое бремя и обуза.
Разумеется, от такой жизни не возвеселишься, поэтому они постоянно находятся в состоянии глубочайшего разочарования, депрессии и составления обвинительного приговора всему на свете.
– Можно только посочувствовать, – пробормотал я.
– О, да! – подхватил Захария. – Представляете, каково это – быть всё время полностью сосредоточенным на негативном? А ведь именно негативное они непрерывно и очень тщательно рассматривают, порою, осознанно или неосознанно преувеличивая всё, что относится к внешним факторам воздействия и выбраковывая всё, что может быть связано со своей собственной ответственностью. Разумеется, они же и бесконечно скорбят: «Почему всегда со мной это происходит?» (землетрясения, измены, равнодушие, обман и т. д.). Или: «Ну, что я могу сделать?» (такой доверчивый, наивный, не ожидающий удара, а потому и не умеющий дать отпор, теряющийся перед лицом всеобщего Зла и пр.). «Таков мир…»
Захария остановился, развернулся ко мне и очень искренне, заразительно рассмеялся:
– Но мир не таков! В крайнем случае, он просто нейтрален. Мне-то он, конечно, представляется и красочным, и прекрасным, но я никому не навязываю своё видение.
Захария говорил и одновременно внимательно наблюдал за постепенно изменяющимися в густой белой дымке, становящимися всё менее ясными и всё более расплывчатыми силуэтами нарядных горожан, куда-то, видимо, спешащих и весело о чём-то переговаривающихся. Как я вскоре узнал, он в это время обдумывал очередной сюжет картины, так как буквально через несколько дней принёс мне в подарок, как память об этом дне, небольшой черно-белый графический рисунок в белом окладе под названием: «Зимний день в Екатерининском саду в Петербурге».
– Ну, хорошо, – сказал Захария, отвлекаясь от своих художественных фантазий, – пусть буду я такой, может быть, ещё кто-то. Но ведь и любой другой может выбирать сам свою жизнь! А если вы решили почему-то предпочесть тёмную сторону, то вы и будете жить на этой тёмной стороне, в этом несчастном, мрачном, нелепом мире. Только помните: вы сами это выбрали.