—
Это жестоко, – непроизвольно вырвалось у меня. – И разве, выражаясь твоим же языком, не для всех существует надежда на Возрождение и Превосхождение себя, хотя бы на пути в тот же Дамаск, что бы мы ни вкладывали в эти слова? Иначе жизнь станет сплошным страданием и адом.
—
Страдание, и боль, и ад мы постоянно носим в себе – это тоже часть нашего мира, – спокойно ответил Пётр. – А всякое препятствие – «на пути в Дамаск», – не грех повторить такое выражение и в третий раз, не правда ли? – засмеялся он, – это ещё и рождение новых возможностей.
Пётр несколько раз выпрямил спину, снял очки, чтобы протереть стёкла, но, в отличие от большинства близоруких людей, которые в этот момент выглядят совершенно беззащитными, показался мне ещё выше и увереннее, чем прежде.
—
Бывают ситуации, – сказал он, – чаще всего, именно так и бывает, когда Добро никого и ничего не побеждает, и всё-таки хочется его нести… вместе с такими же чудаками. Жизнь абсурдна, поэтому я допускаю, – он сощурил глаза, глядя на солнце, – что хотя и трудно, и не хочется порой, но можно полюбить мир и людей такими, какие они есть. Солнце равно восходит над добрыми и злыми, и есть великое достоинство в сострадании и милости к падшим.
Пётр быстро пошёл вперёд, завершая разговор.
«И право есть у всех, и погода стоит отличная, только вот хорошо бы ещё дождя не было…» – усмехнулся я про себя и тоже ускорил шаг. К этому времени мы уже минули Конюшенную площадь и вышли к Марсову полю, где стояло на обочине вызванное чуть ранее Петром такси.
—
Я еду через Садовую и могу тебя подбросить к Апраксину двору. А там – два шага и до твоего дома.
Пётр любил и хорошо знал наш город, и это тоже мне очень в нём нравилось.
—
Спасибо, но я, пожалуй, пройду пешком.
Открыв дверцу рядом с водителем, Пётр приложил руку к сердцу и пожелал на прощание:
—
Не забудь передать поклон прекрасной Екатерине Дмитриевне. – Не забуду.
Мама была дома, я исполнил пожелание Петра, не удержался и добавил:
—
«Скажи поклоны князю и княгине. Целую руку детскую твою за ту любовь, которую отныне ни от кого я не таю».
То, как Бунин писал эти строки, ощущая всю глубину крушения и гибели «своей России», вполне уже эмигрант, вынужденный признать распад всех прежних связей и потому открыто объявляющий о своей тайной и нежной любви, зная, что никакого продолжения её не будет и быть не может, – это его состояние было мне близко и понятно.
Мама внимательно наблюдала за мной и «читала», несмотря на мои уловки, как «открытую книгу».
—
По-моему, ты перепутал адресата. Эти стихи явно предназначены другой даме.
Я пожал плечами.
—
Разве тебе самой не нравится это великосветское: «скажи поклоны…»?
—
Надо же, как мы продвинулись. – Насмешливая её фраза совсем не совпадала с сочувственным выражением её лица.
Мама помолчала, потом добавила осторожно:
—
Они живут недалеко от Стокгольма, в Швеции.
—
Поближе к Королевской Академии и Нобелевским премиям, как я понимаю?
Фраза прозвучала не слишком доброжелательно, но я быстро взял себя в руки:
—
Нет! Я не хочу тревожить их ничем.
—
Это не точная цитата, – сказала мама.
—
Я знаю.
Она подошла ко мне так близко, что я услышал тонкий запах её духов, обняла и сказала тихо:
—
Я очень люблю тебя, Ник.
Мне пришлось отвернуться, чтобы она не увидела моих глаз. – Я тоже.
…
Мама ушла, и я остался один. Теперь для меня уже не было сомнения в том, что моя любовь к Асе существовала всегда, возможно, даже с детских лет. Однако ясно и окончательно я осознал, что Ася – единственная женщина, с кем у меня могут быть отношения, традиционно предполагаемые между мужчиной и женщиной, – это я понял только недавно. Правда, надо отдать должное, гораздо раньше, чем произошла их помолвка с Марком.
То, что это действительно Любовь, стало очевидно, когда жизнь, не таясь, откровенно и недвусмысленно начала обретать совершенно иное качество. Она как-будто каждый день возникала заново, изменяя и преображая всё вокруг. Удивительно, но я почти сразу почувствовал, что Любовь способна приносить радость сама по себе. Ася была безнадёжно далека и недоступна. Я не знал, когда мы встретимся и встретимся ли вообще, но это ничуть не мешало мне постоянно испытывать радость от того, что вот, наконец, и ко мне пришла любовь. Такая, что не обращает внимания ни на какие преграды, не ставит никаких условий и, похоже, никуда не собирается уходить. Даже если бы наша встреча состоялась, я был уверен, что не стал бы ничего разрушать в её жизни, так как привычные представления о завоевании, обладании, соперничестве и т. д. здесь совершенно не годились.