…И вот вошла. Откинув покрывало, Внимательно взглянула на меня.
Ей говорю: «Ты ль Данту диктовала
Страницы Ада?» Отвечает: «Я»…
Пропадёт аромат жизни, исчезнет смысл человеческого существования… И неужели мы увидим его, испачкавшего в пыли колени? «Отрекись, Галилей, отрекись, что изменится во Вселенной?» Я встал прямо, во весь рост перед С. А.:
– Всё изменится, – сказал и неожиданно для себя поцеловал ей руку.
– Ладно, – смутилась и она. – Пойдёмте пить наш традиционный вечерний чай.
– Извините меня, я опять, кажется, погорячился…
– Нет, нет! Не кляните себя. Эмоциональное сострадание – вполне человеческое чувство. А может быть, сегодня кофе?
– Можно и кофе, – бодро ответил я.
– Помните, одно лишь верно: Жизнь останется вовеки, она-то уж точно никуда не денется.
С. А. вдруг весело рассмеялась. Я удивлённо на неё взглянул.
– Я вспомнила один забавный эпизод. В Комарово, где жила Анна Андреевна Ахматова, приезжает её внучка по мужу и с порога сразу говорит: «А нам в школе сказали, что Бога нет». И Анна Андреевна, точнее, актриса, которая её играла, отвечает густым таким, низким голосом: «А куда же он делся?» Чудесно, не правда ли?
Ах, какой это был тёплый, милый вечер! С. А. была, что называется, «в ударе». Она много шутила, вспоминая свои встречи с разными, в основном очень талантливыми, судя даже по рассказам, людьми, хотя большей частью, по своей привычке, старалась не называть имён. Я смеялся, радовался, проникался атмосферой легко рождающегося, искреннего, доверительного взаимопонимания и общения, тогда ещё не отдавая себе отчёта, почему, как и, главное, с помощью кого всё это происходит. И никаких особых предчувствий у меня не было тоже, как бы мне ни хотелось задним числом их всё-таки иметь.
Вернувшись домой, полный впечатлений, я даже не потрудился хоть что-либо записать. Позже, когда я захотел вспомнить эту встречу, у меня в памяти всплывала чаще всего одна история про Фолкнера, подрядившегося после войны в Голливуд из-за нужды писать сценарии по чужим произведениям. Когда ему заказали сценарий по роману Э. М. Ремарка «На Западном фронте без перемен» и попросили сделать счастливый конец («Happy end», как там было принято), он (т. е. Фолкнер) тотчас ответил: «Хорошо. Я напишу, что победила Германия», – и ушёл. Навсегда. И это при том, что Фолкнер испытывал творческую ревность к Ремарку.
– Желающих переписать историю и сейчас хоть отбавляй, – заметил я.
– «Что было, то и будет», и «нет ничего нового под солнцем», лишь «суета сует и томление духа»…
Здесь я должен сделать одно небольшое отступление относительно одиночества и книжного общения Софьи Алексеевны. Довольно скоро я узнал, какую динамичную, наполненную жизнь, даже в нашем понимании, вела она все эти годы: она летала по всей нашей громадной стране и за рубеж, выполняя заказы на оформление костюмов в театрах, как скромных, провинциальных, так и прославленных, лучших, мировых; вела мастер-классы, читала лекции по очень широкой проблематике на трёх или даже пяти языках, т. к. получила ещё пару дипломов и множество сертификатов, кроме Академии Художеств; писала статьи и книги по истории театральных костюмов и ещё о чёмто (я не запомнил); устраивала (с помощниками, наверное) балы и маскарады в театрах и творческих клубах, многолюдные праздничные застолья у себя дома; участвовала в работе благотворительных организаций, получала многочисленные награды и призы в разных странах… Список, который мне показали, был ещё длиннее.
Множество замечательных людей нашего города, Санкт-Петербурга, и не только, считали за честь быть знакомыми с нею. Впоследствии те её родственники и друзья, с которыми мне пришлось общаться, единодушно утверждали, что она почти ничего не говорила о себе, тем более такого, что могло бы выглядеть нескромно с её точки зрения, никогда не жаловалась, не оповещала окружающих о своих бедах и печалях. Кое-кто даже цитировал её любимое выражение: «Есть вещи, которые не только говорить, слушать даже неприлично». Она всегда была мила, доброжелательна, внимательна ко всем людям, и, что особенно трогательно, вообще ко всему живому, а живым она воспринимала весь мир. Тут уж и я свидетель.
Во время недолгого периода, когда мы с ней общались, никто больше в округе не приходил к ней в дом. Поэтому, наверное, я и сделал ложное предположение о её добровольном уединении. А оно было лишь одним из этапов, небольшим эпизодом её насыщенной, богатой событиями жизни, а может быть, и одной из новых жизней, достигнутых в процессе «САМОПРЕВОСХОЖДЕНИЯ».