В это время мы с Дианой подошли к театру Георгия Александровича Товстоногова. Я ненадолго остановился у афиши, Диана, горделиво подняв голову, застыла рядом. Спектакль «История лошади», для которого Софья Алексеевна в своё время специально заказывала у мастерицы плетёные из толстой пряжи костюмы, был всё ещё в репертуаре, наряду с новыми постановками. Мимо проходили известные всему миру актёры, очевидно, спешащие на утреннюю репетицию. Они любили свой театр, считали, что даже «его объёмы являются истинно театральными». Я поклонился, и «достояние нашего города», Алиса Бруновна, бросив короткий взгляд в сторону Дианы, тоже слегка наклонила голову мне в ответ.
Ещё в поезде, возвращаясь из командировки домой, я начал рассматривать свои записки, касающиеся событий, произошедших после августа, когда я закончил первую книгу («Самопревосхождение»), отдал её в издательство («Петрополис») и уехал вместе с Захарией в «школу» – к Асе и мальчиками, к новым знакомым и не менее волнующим воображение незнакомцам. Сейчас, разложив разноцветные листки и блокноты на рабочем столе перед тем, как начать набирать текст, я не удивился, скорее, позабавился, глядя на вкось и вкривь записанные слова, которые, тесня друг друга, пробивались к уже оформленным фразам, заставляя их расширяться, или, напротив, съёживаться, а то и вовсе исчезать под напором новых пришельцев. Волю моей фантазии давали не просто словосочетания и их перекличка, но даже знаки препинания – все эти скобки, кавычки, двоеточия, тире… – они о многом говорили. А вопросительные и восклицательные знаки, или всевозможные стрелочки, виньетки причудливой конфигурации для вставных эпитетов и целых предложений? Они, порой, так переплетались между собой, что почти невозможно было что-либо разобрать, зато безумно интересно было их распутывать, или заново сочинять, или даже угадывать неожиданно возникающий текст.
В том, как удавалось всему этому неорганизованному изобилию, в конце концов проложить свой путь и придать внятный смысл свободному потоку мыслей, заключалась для меня тайна, однако само по себе погружение в неё, независимо от результата, становилось увлекательным приключением. Да и на какой единый и окончательный ответ можно было вообще рассчитывать, если неизвестно откуда и как появляются сами мысли и слова, их выражающие? Ещё минуту назад ты их не знал и не ведал, – и вот, пожалуйста, они есть, а некоторое время спустя (скажем, через ту же минуту, день или месяц) ты уже не можешь их вспомнить и повторить, так что если бы они не были записаны хотя бы таким вот варварским способом – со стрелками, скобками, зачеркиваниями и вставками – то вполне возможно, что и вовсе бы пропали, или изменились до неузнаваемости, или превратились в нечто совсем иное, подчас куда более интересное, нежели первоначальный замысел. Разумеется, речь идёт о мыслях, а не об информации (тем более, бытовой).
Нет, я вовсе не печалюсь по этому поводу и не хочу сказать, что это всегда плохо, – некоторым словам, действительно, было бы лучше исчезнуть навсегда и не засорять пространство. Message о другом, о том, что, возможно, человек и не создаёт сам слова и мысли самостоятельно, один, но лишь улавливает их каким-то непонятным способом из некоего Всемирного хранилища (а потом посылает обратно?), причём именно те из них, на которые способен в это мгновение настроиться…
Ежели это хотя бы в какой-то степени верно, то отсюда следуют, между прочим, далеко идущие последствия. Например, такие: достаточно распространено и даже как-то доказано в нашей культуре мнение, что с определённого возраста (приблизительно, если память мне не изменяет, с 33-35 лет, – возможно, раньше) человек сам отвечает за своё лицо. В таком случае ещё более справедливо полагать, что он, по крайней мере, с этого же возраста должен отвечать и за свои мысли, не говоря уж о поступках (в юридическом смысле отвечать за поступки приходится гораздо раньше, – мы же говорим о духовнонравственной стороне дела). Впрочем, и лицо, и мысли, и дела, действительно, связаны между собой, и это не мои домыслы или случайные догадки, а свидетельства наблюдательных классиков литературы, а также результаты немалого числа научных исследований. Не последнюю роль здесь играет и личный опыт. Фактически всё, что мы имеем в себе и вокруг, – это и есть то, чему мы смогли научиться, а, значит и то, что мы лишь в состоянии воспринять. «Ты скажешь, эта жизнь – одно мгновенье… Не забывай: она – твоё творенье».
Уверен, мне ещё не раз придётся размышлять о чем-либо подобном, ибо такова жизнь в её бесконечных проявлениях и отражениях. Сейчас же для меня гораздо удивительнее было другое. Зачем я делаю всё это? Ищу те самые главные слова и предложения, стараюсь расставить их в некоем вразумительном порядке? Тщательно отбираю даже знаки препинания, когда точно знаю, что читать текст, тем более «думать над ним», будет, даст Бог, тысяча человек? Зачем, наперекор массовому вкусу, намеренно возрождаю длинные периоды и прихотливые словосочетания? Чтобы наиболее точно выразить нарождающуюся мысль? Или чтобы «не распалась связь времён»? Или потому, что если есть «около тысячи человек, действительно, может быть, не больше, то ведь этого очень довольно, чтобы не умирать идее»? Не исключено и то, что эта «забава ума и сердца» сама по себе цель и награда, и других поощрений не требует…