Павел Вежинов
САМОПРИЗНАНИЕ
Перевод с болгарского Е. Андреевой
Редактор перевода И. Мазнин
© Павел Вежинов, 1973
с/о Jusautor, Sofia
© Перевод с болгарского Е. Андреевой, 1985
© Художественное оформление М. Геновой, 1985
с/о Jusautor, Sofia
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
В этом мире нет ничего обманчивее покоя. Нередко даже самый глубокий и полный покой таит в себе настоящие бури.
Очень спокоен был в этот послеобеденный час и один из тихих кварталов столицы. Небо было синим и мягким, легкий ветерок носил по улицам облака тополиного пуха, устилая им мостовые. Во дворах домов играли дети. Старухи, прильнув в окнам, грустно смотрели на белый тополиный цвет. Черные дрозды с ржавыми гребнями самозабвенно пели среди деревьев старого сквера. На выщербленные каменные заборы садились голуби и выжидательно глядели на пыльные стекла. И порой какой-нибудь старик или девочка и в самом деле распахивали окна и бросали им крошки. Но в этот майский день голубям, кажется, и не оставалось ничего другого, кроме как смотреть на окна да легко стучать клювом в стекло и лететь прочь.
По улице шел мальчик лет десяти. Он явно не спешил, с интересом рассматривал все, что попадалось ему по дороге. Да и спешить ему было некуда. В это время — около пяти вечера — по телевизору обычно шли скучные детские передачи. Он был опрятно одет. Мягкие карие глаза и очень аккуратный носик делали его немного похожим на девочку. Но каким был аккуратным и приличным ни казался этот мальчик, он был не настолько пропащим, чтобы смотреть детские передачи. Он страстно любил «взрослые» фильмы со стрельбой, на худой конец мог смотреть фильмы с поцелуями, но ни в коем случае фильмы о научных кружках и пионерском балете. Но фильмы для взрослых начинаются лишь в девять. К тому же смотреть их можно только с разрешения отца, а тот чаще всего не разрешает. Отцы почему-то не любят, когда их дети смотрят «взрослые» фильмы. Особенно фильмы с поцелуями. Во время таких фильмов родители мальчика обмениваются у него за спиной многозначительными взглядами, после чего мать берет его за руку и уводит в комнату с медведями, игрушечным поездом и танком со сломанной пружиной. В этой комнате — увы! — нужно спать, спать, спать! Таковы родители во всех уголках мира. Они никак не могут понять, что сейчас эти «взрослые» поцелуи уже ни на кого не производят впечатления.
Мальчика звали Филиппом. Тополиная пушинка опустилась ему на нос. Филипп засмеялся и сдул ее. Он уже приближался к своему дому, и настроение у него заметно ухудшалось. Если родители дома, они засыпят его надоедливыми вопросами: сделал ли он уроки, мыл ли руки, что ел на завтрак. Филипп пересек улицу, направляясь к своему подъезду. Дом, в котором он жил, было трудно отличить от других домов квартала, хотя и был он совсем новым и еще пах краской: его фасад — кремового цвета, входная дверь — как это чаще всего бывает — коричневая. Мальчик открыл ее и вошел в подъезд. Прямо перед лестницей висели почтовые ящики. Филипп заглянул в тот из них, на котором желтела маленькая металлическая пластинка: «Семья Радевых». Ящик оказался пустым. Иногда там лежали письма или газеты, но у мальчика все равно не было ключа. Обычно он поднимался наверх и говорил отцу: «Папа, в почтовом ящике что-то есть». Он любил приносить в дом хорошие вести, поскольку, в общем-то, был он мальчиком добрым и умным. Филипп вбежал на третий этаж и остановился на лестничной площадке, куда выходили двери всех трех расположенных на ней квартир, Филипп вытащил ключ — он висел у него на шее, на цепочке, — отпер замок средней двери и вошел в квартиру.
Прошло несколько минут. Вокруг царил все тот же покой, все так же ворковали на подоконниках голуби, все так же смотрели на мягкое весеннее небо старухи и вспоминали о далекой молодости. И вдруг двери с грохотом распахнулись и на площадку выбежал Филипп. Но теперь он уже не походил на тихого нежного мальчика, а казался совсем другим, диким существом с бледным лицом и безумными глазами. На какой-то миг он ошеломленно застыл, озираясь и явно не зная, что делать. Потом шагнул направо, к двери в соседнюю квартиру, и стал неистово нажимать на звонок. Вскоре дверь открылась, и на пороге появилась невзрачная женщина средних лет, несколько тучная и увядшая, но с добрым лицом. На ней был голубой нейлоновый халат, с покрасневших рук стекала вода. Вероятно, она мыла посуду или стирала. В ее глазах сквозила тревога, видимо, настойчивые звонки испугали ее. Увидев знакомое лицо, Филипп зарыдал.
— Мама!.. Там… Моя мама!.. — и он показал на дверь своей квартиры, которую впопыхах оставил открытою.
— Что с ней случилось? — испуганно спросила женщина.
— Она умерла!.. Ее убили!..
— Как убили? Что ты говоришь? — не веря своим ушам, недоумевала женщина.
Но мальчик уже не слушал ее. Он плакал навзрыд. Женщина взяла его за локоть и повела в кухню.
— Сядь, — растерянно произнесла она. — Успокойся!.. Как это убита?.. Наверно, тебе только показалось так! — закончила она с надеждой.
Филипп опустился на стул, продолжая неудержимо рыдать.
— Может, тебе только показалось, а?.. Ну, успокойся же!.. Хочешь простокваши? — женщина уже сама не знала, что говорит.
— Нет, нет… Я видел ее там, в спальне… на кровати! — сквозь всхлипывания выдавил из себя мальчик. — И крови много!..
— Кровь и из носа может течь, — по-прежнему обманывая себя, произнесла женщина. — Скажем, во сне…
— Нет, нет, ее убили…
Нужно было что-то делать, хотя бы пойти проверить… Женщину ужасала эта мысль. А вдруг и в самом деле убийство? А она не выносила даже вида крови. Но делать было нечего, и, тяжело вздохнув, она чуть слышно произнесла: «Ты подожди здесь», и пошла к порогу. Дверь в соседнюю квартиру оказалась все так же открытой, и женщина, затаив дыхание, вошла в прихожую. Ей не раз приходилось заходить в эту квартиру — то за перцем, то за солью, то просто в гости, — и она хорошо знала расположение комнат. Мальчик сказал «в спальне», а спальня — последняя комната по коридору: ее окна выходили во двор. Все двери в квартире были широко открыты, однако кругом царил полный порядок. Пыльный послеполуденный свет лился в широкое французское окно, блестел на двух фарфоровых вазах, стоявших в буфете. Чуть слышно тикали старые настенные часы. Здесь все было старым, но уютным, добротным, солидным. Радевы — и муж, и жена, — были из тех семей, где свято соблюдали старые традиции. Они перевезли в свою квартиру все лучшее, что имели. Вряд ли у кого-нибудь еще в их доме был такой красивый персидский ковер голубовато-сизых оттенков, как у Радевых. Едва ли такой ковер мог быть у кого-нибудь еще и на всей улице. Но сейчас женщина не замечала вещей. Не помня себя, она шла к спальне. В дверях она остановилась и замерла.
Антония и в самом деле лежала на постели, накрытая легким байковым одеялом. Прежде всего бросалось в глаза жуткое кровавое пятно у нее на груди. Женщина вздрогнула. Потом перевела взгляд на мертвое, навеки застывшее лицо, в котором уже не было ни кровинки. Веки Антонии были опущены, губы слегка раскрыты, на них словно замер предсмертный крик. Лицо покойницы свидетельствовало о неописуемой и непонятной драме, оставившей страшную таинственную печать на этом, похожем на древнюю маску, лице.
Женщина почувствовала, как у нее подкашиваются ноги. Она прислонилась на мгновение к косяку, потом пошла обратно. У нее было такое чувство, что все это — кошмарный сон, и в глубине души она все еще не верила, что случившееся — реальность. Она, конечно, слышала об убийствах, читала о них, но ей всегда казалось, что такие вещи могут случаться лишь в каком-то другом мире, далеком от нее. Да и как могло случиться подобное в их новом, тихом, спокойном доме, где жили счетоводы, аптекари и торговые служащие, внимательные и вежливые даже с чужими домашними собаками?..