— Филипп догадался?
Роза вздрогнула, услышав в голосе отца что-то новое.
— Не знаю. Возможно… Нет, не знаю, не думаю. Он ничего не говорит и ведет себя так, будто ничего не случилось.
— Значит, понял, — сказал Радев.
И машинально, как во сне, встал, не говоря ей больше ни слова, ничем не предупредив ее. И как раз вовремя. Место исчезнувшей преграды уже начала занимать тяжелая липкая человеческая боль.
— Папа…
Но отец повернулся к ней спиной и, так и не оглянувшись, пошел прочь. Милиционер молча последовал за ним. Роза поднялась. В комнату вошла еще одна женщина и покорно села на гладкую скамью.
Роза вышла из тюрьмы сама не своя. Улица была совсем безлюдна, нестерпимая жара как бы придавила крыши низких зданий. И все же Роза чувствовала облегчение. Наверное, потому, что сделала благородный жест. Да, жест! Сейчас она смутно и со страхом догадывалась, что в ее поведении и в самом деле было некоторое позерство: невольная суета вокруг собственной моральной силы. Ей вдруг ужасно захотелось выпить кристально чистой воды из идеально чистого стакана. И ничего другого. Возле тюрьмы остановилось такси. Из него вышла девушка в босоножках на пробковой подошве и с полиэтиленовым мешочком в руке. Роза вошла в освободившуюся машину и с облегчением села на прогретое солнцем сиденье. И только теперь она вдруг осознала, что отец, в сущности, задал ей лишь один вопрос — о сыне. Его интересовал только сын, а не она, не Андрей, никто и ничто другое… Только ради сына хотел он сначала скрыть страшную правду. Она почувствовала себя задетой. Она всегда считала, что является любимицей отца, и всю жизнь была уверена в этом.
Такси стремительно летело по безлюдным улицам.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
Официальным защитником Стефана Радева назначили молодого, начинающего адвоката Георгия Стаменова. Друзья его звали Жоркой, а некоторые даже Жожо, что само по себе являлось сомнительной аттестацией для профессионального адвоката, в работе которого солидность и внушительность играют едва ли не главную роль.
Случилось так, что Роза впервые увидела защитника своего отца перед самим процессом. Иначе бы она непременно настояла на том, чтобы его заменили кем-нибудь другим, поскольку, в довершение ко всему, и внешность Георгия доверия не внушала. Прежде всего он был таким ослепительно рыжим, что мог бы с успехом явиться даже на международный конкурс рыжеволосых. Его белую кожу густо покрывали веснушки, характерные для людей с таким цветом волос, но у него веснушки были не коричневатыми, а синеватыми, что было уже не совсем естественно. На нем были черные неглаженные брюки и сандалии с ремешками, надетые на босу ногу. Он никогда не носил галстуков. У него были и другие, менее заметные недостатки и слабости, такие, например, как пристрастие к луку, шоколадным конфетам и бездомным собакам, что тоже не подходило к его солидной профессии. Из напитков он больше всего любил розовый ликер.
В интересах истины следует, однако, сказать, что Жорка обладал также и некоторыми несомненными достоинствами. Во-первых, он с отличием закончил юридический факультет. О нем говорили как о неком вундеркинде, каковым он, впрочем, и был вопреки возрасту. Один из профессоров предлагал ему стать его ассистентом. Жорка не имел ничего против, но прежде решил испытать себя на практической работе, поскольку практика — основа и проверка всякого знания. Его душа была столь же пламенной, как и его волосы. Он все время волновался, употреблял только самые высокие слова и эпитеты. Особую слабость он питал к подвигам и самопожертвованию. Мальчиком он плакал на торжественный линейках и буквально рыдал во время фильмов, в которых герои умирали за свободу, честь и достоинство. Его любимым спектаклем был «Дон Карлос», а «Сердце Данко» служило ему чем-то вроде путеводной звезды.
Однажды прокурор, ведущий дело Радевых, его друг, с которым они кончили один факультет, сказал ему:
— Зайди ко мне в кабинет, у меня для тебя кое-что есть.
На следующий день молодой адвокат как был в сандалиях на босу ногу, так и явился в кабинет проку-рора. Тот укоризненно посмотрел на него, но от замечания воздержался.
— Посмотри-ка вот это! — сказал он и протянул ему пухлую папку. — Хочу предложить тебе официальную защиту.
Молодой человек внимательно прочитал обвинительный акт. На его лице не появилось никаких признаков воодушевления.
— А почему подсудимый не хочет нанять адвоката? — спросил он.
— Просто не хочет и всё.
— Как же так?
— Похоже, он совсем убит горем и его не интересует собственная судьба.
— А его близкие?
— И они не могут убедить его. В камере он всё время молчит, ни на кого не смотрит. И даже слушать не желает о защитнике.
— Тогда я стану для него не помощником, а обузой.
— Да, но в благородном смысле слова.
— Я никогда себя никому не навязывал, — недовольно проговорил молодой адвокат. — И не желаю навязывать.
— Ты лучше посмотри дело, а потом уж поговорим.
— Что там смотреть? За что тут бороться? Убил, признался, раскаялся. А мне что делать? Рвать в суде на себе волосы вместо него? И проливать вместо него горькие слезы?
— А ты невероятно тщеславен, — произнес прокурор, заботливо поправляя свой новый галстук. — Между тем, речь идет об исполнении служебного долга.
При слове «долг» поклонник Шиллера сейчас же сдался. Потом отправился в ближайшую закусочную и съел две порции заправленного луком острого супа из потрохов, выпил бутылку теплого лимонада и вернулся в суд.
Чем глубже он вчитывался в дело, тем больше недоумевал. Как мог такой тихий и скромный, порядочный человек совершить такое жестокое убийство? Как могла настоящая любовь перейти в такую ненависть? И почему он так упорно отказывается от защитника? Может быть, это просто хорошо обдуманный с его стороны ход? Впрочем, почему бы после самопризнания и не предстать перед судом без защитника? Ведь людям не свойственно быть несправедливыми к беззащитным.
На следующий день Стаменов снова явился к прокурору. Ему очень хотелось отказаться от этого дела, но он не находил в себе смелости. Поэтому он лишь недовольно забубнил:
— Послушай, это дело яснее ясного. И обвиняемый, по-моему, и в самом деле не нуждается в защитнике.
— Но по закону он полагается.
— Ну и что? Я просто не понимаю, чем могу быть полезным.
— Конечно, ты не можешь оспаривать его вину. Но прекрасно сможешь подчеркнуть смягчающие вину обстоятельства. И дело не только в соблюдении судебной формальности. Мне, в сущности, жаль этого несчастного человека, и на твоем месте я бы охотно помог ему.
Молодой адвокат недовольно покачал головой.
— Это я понимаю… Этот человек и в самом деле невольно вызывает сочувствие. Хорошо, я ему сочувствую. Но суть в том, что сочувствие — материя весьма деликатная. Может быть, даже самая загадочная и нелогичная. Уверен, что моя речь в суде произведет гораздо меньше впечатления, чем его таинственное молчание. И его убитый вид…
— Да, ты прав, — согласился прокурор. — И все же ты сделаешь это лучше любого другого. К тому же без защитника все равно не обойтись.
— Ладно, спасибо за доверие, — проговорил Жора и неожиданно улыбнулся. — По правде сказать, этот человек заинтриговал меня. Будет интересно немного встряхнуть его. Возможно, это дело вовсе не такое простое.
— Значит, принимаешь?
— Да, но с одним условием. Я не хочу разговаривать с ним в общей приемной. Мы должны разговаривать один на один.
— Это еще зачем!
— А вот зачем! Я хочу предрасположить его к элементарному доверию. А в общей приемной, за этими окошками, он чувствует себя неприступным. И может просто повернуться ко мне спиной.