На этом прокурор исчерпал свои аргументы относительно алиби. Димов во время его речи все время что-то записывал в своем блокноте. Это было необычно для него. Он редко вел записи, рассчитывая на свою отличную память. Но и дело на этот раз было необычным, возможно, придется прибегнуть в крайним мерам. Теперь он уже сожалел, что не присутствовал на утреннем заседании. Вряд ли протокол поможет ему полностью разобраться в том, что его интересовало.
Слово получил защитник. Димов немного недоверчиво посмотрел на худощавого рыжеволосого молодого человека, вставшего перед трибуной суда. Он выглядел слишком спокойным, только блестящие глаза выдавали внутреннее волнение. Начало его речи очень напоминало научный доклад. Может ли невинный умышленно оклеветать себя самого? Вполне — утверждал защитник. И довольно умело и находчиво проанализировал внутреннее состояние обвиняемого. Привел интересные примеры подобных случаев в судебной практике, когда ложные самопризнания были позднее раскрыты и опровергнуты.
Прокурор, который с хмурым лицом слушал его, нервно бросил:
— Да, эти случаи мне прекрасно известны. Но ложные самопризнания всегда преследовали определенную цель.
— А в этом случае важна не цель, а мотивы! — хладнокровно ответил защитник. — И эти мотивы — отчаяние и горе.
— Пустые разговоры! — презрительно сказал прокурор.
Затем защитник пустился в подробный анализ доказательств. Он говорил все так же спокойно и рассудительно, не прибегая к эффектам, словно не произносил речь, а разговаривал.
— Мне кажется, что найденному в мусоропроводе ножу придается слишком большое значение. Почему убийца не принес с собой оружия? Да очень просто — он не имел намерения убивать. Он пришел с другой целью, возможно, не имеющей ничего общего ни с грабежом, ни с убийством. Но обстоятельства заставили его убить. Почему он не унес нож с собой? Зачем бросил его в шахту мусоропровода? Вот один разумный ответ — чтобы ввести следствие в заблуждение. Чтобы подумали, что убийство совершил свой человек. Зачем он вымыл нож? Возможно, хотел уничтожить свои отпечатки. Возможно, просто хотел сунуть его в карман и унести… Но никто не засунет в карман окровавленный нож… И преступник вымыл его… А потом ему пришла в голову новая идея.
Зал, затаив дыхание, слушал спокойные объяснения защитника. Димов усиленно писал.
— Или возьмем так называемое доказательство о переносе трупа, — продолжил Стаменов. — Радев перенес его, потому что был заинтересован в этом. Он не хотел, чтобы его увидел мальчик. И вот из этого следует, что Радев — убийца. Словно нет другого разумного объяснения. Что за странная логика? Я приведу вам это объяснение. Радев вернулся домой случайно, когда преступление было уже совершено. Он увидел труп и перенес его, чтобы убитую не обнаружил сын. Потом испугался, что подозрение может пасть на него, и убежал.
Зал заволновался. Послышались приглушенные возбужденные голоса. Димов поднял голову и удивленно посмотрел на адвоката. Суд молчал.
— Вы утверждаете, что в этом правда? — подал, наконец, голос прокурор.
— Нет! Я утверждаю, что подсудимый говорит правду… Но я хотел показать вам, что может существовать и другое разумное объяснение…
— Продолжайте! — произнес председатель.
— Существует и одно безусловно спорное доказательство — пятна крови на одежде Радева. Из этого следователь сделал заключение, что труп перенес Радев. Товарищ судья, вы знаете, что речь идет о нескольких незначительных пятнах крови на манжетах и рукавах подсудимого. Но попробуйте перенести со двора в дом зарезанную курицу и вы увидите, как вы измажетесь… А тут был труп с тремя страшными ранами. По-моему, это вообще не доказательство, а абсурдное утверждение. Тогда откуда кровь на одежде Радева? Да все очень просто! Радев пришел домой раньше милиции. Он вошел в спальню, увидел мертвую жену… Разве он не мог не прикоснуться к ней, не проверить, мертва ли она на самом деле? Психологически это вполне возможно. Вот откуда мелкие пятнышки крови.
Прокурор молчал, его лицо все больше мрачнело.
— Кроме того, обвинение явно недооценивает серьезное алиби подсудимого! Время между тремя и пятью часами вообще не подлежит сомнению. Речь идет о его отлучке с двух до трех часов. Обвинитель утверждает, что за это время подсудимый успел совершить убийство. Но это означает, что убийство является предумышленным и организованным.
— Не означает! — сердито бросил прокурор. — И должен сказать вам, коллега, что вы вообще не считаетесь с фактами.
— Мне кажется, товарищ прокурор, что это вы не считаетесь с фактами, — сухо парировал защитник.
— С какими фактами?
— С официальными данными, отраженными в документах обвинения.
— Что вы имеете в виду? — нетерпеливо спросил прокурор.
— Я имею в виду акт, подписанный доктором Давидовым. Он осмотрел труп без четверти шесть. И собственноручно написал: «…труп еще не совсем остыл». Что это означает?
Стаменов сделал небольшую паузу. В этот момент один Димов понял, что это означает. И поскольку никто не реагировал на его слова, Георгий спокойно продолжал:
— Это означает, товарищ прокурор, что убийство совершено после половины четвертого. Потому что из судебной практики нам хорошо известно, что труп остывает не больше, чем за два часа. А свидетели весьма ясно и недвусмысленно утверждают, что между тремя (и пятью часами подсудимый находился в своем учреждении! Следовательно, убийцей он быть не может!..
Зал ахнул. И только на лице Димова появилась легкая виноватая улыбка. Он повернулся к Ралчеву и сказал:
— Чудесный удар… И должен заметить, что парнишка отлично подготовил его.
А «парнишка» все еще стоял перед председателем суда, который о чем-то совещался с двумя заседателями. Подсудимый словно окаменел на своем месте, ни один мускул не дрожал на его лице. Никто не видел его глаз, никто не мог понять, что таится в них — радость избавления или горькая мука.
Наконец суд закончил свое небольшое импровизированное совещание.
— Заседание переносится на завтра. Мы произведем компетентную медицинскую экспертизу, — объявил председатель.
Стаменов отправился к адвокатской скамейке. Там все еще сидел Старик, в его глазах вспыхивали веселые огоньки.
— Поздравляю, — произнес он. — Ты полностью добился того, чего хотел.
Но в его голосе не чувствовалось особого воодушевления.
— И это все, что ты мне можешь сказать?
— Пока все. Но разве этого мало?
Через полчаса в кабинете Димова состоялось небольшое совещание. Ралчев сосредоточенно рассматривал свои ногти. Якимов уныло молчал. Да и сам Димов несколько утратил свое доброе расположение духа. Он был озабочен даже больше, чем это возможно было определить по его внешнему виду.
— Нам преподали очень хороший урок! — сказал он. — И получили мы его от мальчишки. Что ни говори, но он отлично сделал свое дело.
— Меня он пока не убедил! — неохотно буркнул Ралчев.
— Предполагаю, что завтра убедит! — ответил инспектор. — Нет, я не хочу перекладывать всю вину на Якимова. Наверное, и мы немного подвели его. Правда, я предупредил его, что порой самые простые вещи оказываются самыми сложными. И обратил его внимание на пятна крови на одежде Радева. Так что его вина бесспорна.
Якимов молчал.
— Что касается доказательств, то тут еще можно поспорить, — продолжал Димов. — Но я поражен, Якимов, таким вопиющим недосмотром, как проверка алиби обвиняемого. Как ты мог не проверить, что делал Радев в день убийства?
— Вы правы, товарищ Димов, — виновато ответил Якимов. — Но все основные факты были такими очевидными… Самопризнание, вещественные доказательства…
— Очевидными! — недовольно повторил Димов. — Ничего на этом свете не очевидно, Якимов. Да и не в этом дело. Работа есть работа. Каждое дело нужно делать так же тщательно, как вяжут свитер, — петлю к петле, факт к факту. Нельзя пропускать петли. Пропустишь петлю — получится дырка. А никто не любит свитеров с дырками.