Мальчик очень серьезно перекрестился и еле слышно прошептал:
— Да святится имя твое, да будет царствие твоё и во веки веков, аминь.
По бетонке снова понеслись автомобили, на пахоте лениво каркнула ворона, а совсем рядом, почти у колодезного сруба, еле слышно пропищал суслик: «Пик-пик, пик-пик, пик-пик», — неслось оттуда.
— Надо ехать, Егорка, — сказала Оксана и запустила двигатель.
— Прощай, папочка, я к тебе буду приезжать часто, — громко сказал Егор.
— Конечно, будем, — тихо сказала Оксана, — как бы не сложилась наша судьба.
Натружено гудя, «тойота» рыкнула несколько раз и, нахрапывая и, стуча клапанами, потащила серый прицеп по еле заметному проселку. «Неужели тут, действительно, никто не ездит? — подумала Оксана, — Если такая дорога будет до самой Голодаевки, то в три часа не уложиться.» И все же, миновав несколько безлюдных притихших хуторов, уже в сумерках, «тойота» выскочила на грейдер и понеслась, оставляя за собой клубы серой пыли, туда, где еще белело небо, где совсем недавно скрылось солнце, куда умчался сверкающий белизной шарик, оказавший неизгладимое впечатление на Оксану.
А Егорка спал, свернувшись калачиком на заднем сиденье. «Намучился, бедный, — подумала Оксана, — что ждет его впереди? Вот и в школе почти год пропустил. А как там Андрейка с Оксаной? У Нины отпуск заканчивается. Надо завтра же выезжать в Воронеж.
Так, задумавшись, Оксана даже не помнила, когда включила фары и, миновав большое и красивое село Миллерово и полуразвалившуюся Каменку, нажимая на газ, понеслась по ровной, словно асфальтной, грунтовой дороге в сторону Голодаевки.
Уже наступила ночь, когда она увидела синий заборчик своего дома. На улице не было видно ни души. Хотя фонари и освещали ближайшие дома, Оксана ничего не видела. Она вышла из машины, открыла ворота и загнала «тойоту» во двор. Выключила двигатель, и сразу же зажегся свет на веранде. Там показалась женская фигура.
— Здравствуйте, Марина Анатольевна, — почему-то тихо сказала Оксана.
Женщина метнулась в ее сторону.
— Здравствуй, миленькая, здравствуй, родненькая, заходите, а я-то слышу — мотор работает, а потом и свет увидела. Зови всех, заходите, я сейчас чайку поставлю, — и Урминская довольно резво скрылась за дверью.
— Егорушка, приехали мы, давай, пойдем, ты уже большой, я не донесу. Давай, ножками, вот так, вот так, вот и хорошо, вот и дома мы. Тут твоя бабушка жила.
Егор никак не мог понять, где он, но потом медленно побрел, держась за руку матери.
Урминская уже поставила на плиту кастрюльку, чайник. Сама, стоя у стола, нарезала хлеб.
— А я вам письмо написала, ждала-ждала ответа, а вы вот сами пожаловали. Сколько же, — год, два прошло? А Ваня? Пусть идет, никто в машине ничего не тронет, — тут деревня, — все говорила и говорила Марина Анатольевна, не поворачиваясь, но потом, мельком взглянув на стоящих у порога Оксану и Егора, удивленно застыла с ножом в руках.
— Ты почему такая..., что-то случилось? Господи, что же это я..., миленькие вы мои!
Уже под утро, рассказав друг другу все, женщины начали укладываться спать.
— Да, у всех горе, я думала, только у меня. Письмо когда писала, на вас и надежда вся была, а теперь... Родственников у меня никаких.
— А сколько им-то? В кроватке, вроде, совсем малые.
— Так вот в третий класс обоим... А может, возьмешь их, Оксана? Христом Богом тебя прошу, я, пока жива, помогать буду, но чувствую, не проживу долго: гипертония — вещь серьезная, мы-то с тобой понимаем. А документы я все оформлю. На них пенсия положена до восемнадцати лет. Понимаю, своих трое, да эти. Ох, горе ты, горюшко! Куда же им, бедным?
— Ладно, Марина Анатольевна, давайте ложиться, уже петухи кричат.
И действительно, где-то далеко еле слышно пропел петух, ему откликнулся другой. В притихшей комнате четко прослушивалось тиканье небольших настенных часов.
— Отец-то у них был отличный парень, правда, ему в жизни с самого начала не повезло: детдомовец он, а тут вот такая трагедия. Хорошо, что хоть близнята у меня тогда были, а то дочь с зятем, приобщая детей, норовили всей семьей за сеном ездить, вот и раздавила бы всех эта черная громадина.
— А где они жили? — спросила Оксана, когда свет был погашен и где-то, совсем рядом, прокричал снова петух.
— Недалеко от Неклиновки, на хуторе, хуторок красивый, прямо как в сказке.
— Нет, не была там, жаль, прожила тут почти семнадцать лет, а даже своей области хорошо не знаю.
Тихо стучали ходики.
— Еще все увидишь, все узнаешь, твоя жизнь еще в расцвете.
— Да не скажите, сорок три стукнуло, а как звать-то мальчиков?