Рюрик Ивнев
Самосожжение, Книга 1, Лист 2
Самосожжение, Книга 1, Лист 2
«Через слезы, через кровь, через боли…»
Через слезы, через кровь, через боли
Я к пристани тихой приду,
В своей переменчивой доле
Я стороны хорошие найду.
И буду довольствоваться малым,
И тихие слова понимать,
Весною питаться снегом талым,
И нищенку обнимать.
Насмешки, ядовитые шутки
Я с улыбкой отстраню.
Мой близкий, мой дальний, мой чуткий,
Я свое прошлое хороню.
Петербург. 1913.
«Я буду ждать нашей встречи…»
Я буду ждать нашей встречи
И четки перебирать.
Будут медленно таять свечи
И огоньки дрожать.
Книгу маленькую держать я буду
На коленях худых.
Я слов никогда не забуду
Твоих.
1913.
«Мне стыдно громко молиться…»
Мне стыдно громко молиться
И стыдно об этом говорить,
Хочется куда-нибудь укрыться,
Обо всем забыть.
Чулан ли, заброшенный садик,
Или жаркий чердак…
Чтобы все осталось сзади,
А впереди был новый знак.
Мне стыдно признаться во многом,
Но когда-нибудь я пойду
Туда, где, отмеченные Богом,
Зажигают восковую звезду.
Молиться, молиться, быть может,
Чем тише, тем лучше мне.
Ах, кто мне, кто мне поможет
Найти любовь в огне!
1913.
«Можно выйти из тела…»
Можно выйти из тела,
Точно из комнаты, закрыв дверь,
И пойти в глубь леса смело
И сказать: Подойди, зверь!
Можно взять лапы медвежьи
И к ним припасть…
И с людьми встречаться реже,
И целовать пасть.
Будут ветки хрустеть звучно,
Йоги заплетаться во мху.
Нет! Не будет никогда скучно
Преклоняться стиху.
Можно выйти из тела,
Из проклятой комнаты, закрыв дверь на крючок,
И устроить жизнь умело,
Так, что позавидует даже беззаботный сверчок.
1913
«Я ненавижу тело бренное…»
Я ненавижу тело бренное,
И сердце злое не люблю.
Пусть жизнь берет меня аренная;
Молчу. Прощения молю.
И свист бича, как обжигающий,
Как изнуряющий огонь.
Вот я, больной и умирающий,
Целую белую ладонь.
Во мне смеется сердце грубое,
Во мне поет шальная кровь.
Картонные целую губы я
И нарисованную бровь.
Горит, горит свеча недвижная.
Сильна прижатая рука,
Ах нет, не выдуманно-книжная
Моя зажженная тоска!
Я ненавижу тело сочное,
Изгибы рук, изгибы ног.
И вот сознательно, нарочно я
Свое мучение зажег.
Пусть будет вечер с тихой ласкою,
Пусть будут очи, как огонь.
Лицо закрою бледной маскою
И прикушу свою ладонь.
«Ответить я не сумею…»
Ответить я не сумею
На прямой, твердый вопрос.
Лишь возьму, обниму за шею
И пролью белоструйность слёз.
И на длинные, хмурые речи
Я открою большие глаза.
Задрожат и запрыгают плечи
Потому, что в душе гроза.
«За старческой дряхлой рукою…»
За старческой дряхлой рукою
Разутый, разбитый пойду.
Быть может, как старец, открою
Сокрытую в тучах звезду.
И если жесток перекресток
Двух белых, двух тихих дорог,
Я буду стоять, как подросток,
Который от горя продрог…
И, взявши цветочную руку,
Припавши к цветочным губам,
Я тихую, гордую муку
Беззвучно, бесслезно отдам.
1914.
«Враг! Слово Враг! Сколько муки…»
Враг! Слово Враг! Сколько муки
В нем. Сколько ужаса в слове Враг.
Поцелуйте растянутые руки
И примите из крови знак!
Пусть безумно и страшно будет,
Пусть разумники кричат: – Идиот! –
Помолиться бы о дивном чуде,
Пока не выступит теплый пот.
Враг! Слово Враг! Сколько звуков,
Сколько звуков в сочетании букв.
Я не помню железного стука,
И ослабевших я не помню рук!
И вот только помню: поцелуй последний,
И вот только нижу – бледный лик.
И крик: жалкий привередник,
Молодой старик!
Враг! Слово Враг! Сколько мыслей,
Сколько мыслей и сколько мук.
Пусть к кликушным я буду причислен,
Вот поцелуй мой, – жестокий друг!
1913.