Смотрю холодными и лгущими глазами
В чужие лгущие, холодные глаза,
А вечером любуюсь небесами,
Молитву не боюсь пересказать.
И в этот час, пожалуй, даже верю,
Что и немного лучше и светлей,
Хоть так же лгу и так же лицемерю,
Вымаливая дружбу у людей.
О, как болят глаза от света, от улыбок,
И руки от пожатий дорогих,
И каждая победа, – как ножи,
И каждая любовь, – как каменная глыба.
1914.
«Смотрю в зрачки: в них светлый, честный ум…»
Смотрю в зрачки: (в них светлый, честный ум)
И думаю: хвали меня, хвали!
Я буду лгать про небо, про тюрьму,
Про Палестину и про боль молитв.
И с каждым преступлением черней –
Светлее делать хитрую улыбку,
Забрасывать словами: чародей,
Архангел, голубь, небо, облак, скрипка.
И чувствовать, что каждый ясный звук –
Удар кнута по позвонку, по коже,
Что внутренность души – паук,
На паука простого не похожий.
Смотрю в зрачки, томлюсь по похвале
И невозможных поцелуев жду,
Слюною брызгая здесь, на земле,
На пышную, цветущую звезду.
1915.
«За спиною холодной и скользкой…»
За спиною холодной и скользкой
Только судороги рыбы живой,
Разрезаемой на полоски,
Только ветер, да волчий вой,
Да еще коленкоровый фартук
И соленая кровь на нем.
Кровь, не лейся на блузу, на парту…
Все – смогу ли очистить огнем?
Все – смогу ли руками больными
Переставить и изменить,
Это страшное мертвое имя
Божьим Именем освятить?
О, не слишком ли стали могучи
Этих сладостных болей следы,
Не затмят ли тяжелые тучи
Вифлеемской моей звезды?
1914.
«О, этот черный день, он чернее…»
О, этот черный день, он чернее
Самой черной ночи. Так черна душа.
Ты безучастно поворачиваешь шею
И говоришь холодно и не спеша.
Все решено. Ничего не будет,
Кроме боли и томительного стыда.
Поцелуй измученного Иуды
Жжет меня сквозь моря и года.
О, этот черный день! Этот голос,
Мучающий, сжигающий, бьющий, как кнут!
На душе не найдешь темно синих полос
От ударов и от горьких минут.
Но сквозь толстый слой обид, унижений,
Сквозь насмешки и крики во всех рядах,
Светит мне, упавшему на колени,
Странническая, снежносиняя звезда.
1914.
«Горьким словом зажги меня…»
Горьким словом зажги меня,
Правду скажи.
Вижу только язык огня,
Воду черную и ножи.
Господи! Где те дни:
Няня, Саксонский сад.
Этой жизни верни мне, верни
Несложный уклад.
А над темной душою дым
Книзу стелется. Я смотрю,
Как сожженный огнем своим,
Не сгорая до тла, горю.
1914.
«Я знаю, что все неправда…»
Я знаю, что все неправда,
Что это шутка скорей,
Нет географической карты,
Нет городов и людей.
Я знаю, что все неправда,
Все – только один уголек:
И солнце, и звезды, и небо,
И ветер, и дождь, и песок.
Я знаю, что все неправда –
И я, и ты, и они.
Нет Ледовитого океана
И едкого слова «Распни».
1915.
«Что я могу ответить? Разве…»
Что я могу ответить? Разве
Не видишь: косточки мои…
Удар хлыста по гнойной язве
Такого горя не таит.
И как под этим небом Божьим
Такие чувства могут быть?
Как могут по горячей коже
Такие волны проходить?
Вот все, что есть. И вот – пустыня,
И нет в ней больше ничего..
И только бьется, бьется синий,
Неумирающий огонь.
1915.
«Тибет, Тибет! Воет волк за лесом…»
Тибет, Тибет! Воет волк за лесом,
Гадюка ползет под рыхлой землей,
Белка скрипит на ветвистой ели,
Человек вьется мелким бесом,
Русалка несется над жадной водной,
Тибет, Тибет! Ах, сколько язв на теле!
Музыка горя, грома, бури!
Вода отделилась от твердых частей,
Сердце нарушило Божью волю!
Корабль черногрудый плывет в лазури.
Тибет, Тибет! Как тяжело без вестей
В ясном языческом поле!
Кирву. 1916.
«От ненависти жуткой и полоумный…»
От ненависти жуткой и полоумный
Как сердце бьющееся уберечь?
Больно, грустно, томительно…