Ты можешь мутить в сосуде
Сердца ясную плоть.
Все, что подать мне забудешь,
Подаст за тебя Господь.
Юрьевский монастырь. 1914.
«Говорят – есть язва, чума…»
Говорят – есть язва, чума,
А это что: –
Когда сходишь от любви с ума
И делаешься скотом!
За кусочек тела когда
Бога своего предаешь,
И на просьбу: – хлеба подай –
Камень рябой подаешь.
Я бы лизал языком
Твоего любимого пса,
Я бы оставил свой дом,
Я бы забыл небеса.
Или так надо, чтоб скот
Кончил концом скота,
Чтобы тяжелый пот
Литься не перестал?
«И небо, и поле…»
И небо, и поле,
И стрекозы звенят.
Ты идешь на богомолье,
Помолись за меня.
Вспомни безруких,
Вспомни кликуш,
И тяжкие муки
Погибших душ.
Вижу селенье
В густых облаках,
Божье терпенье
На воздушных весах.
Земную тревогу
Всю бы забыть,
Только бы Бога,
Бога любить.
Осташков. 1914.
«Сосны, березы, небо…»
Сосны, березы, небо,
Все – для любви.
Нет, не для этих прогулок
Ноги твои.
Слышишь, железо бьется
И, точно сабля, гремит.
Вот твой путь настоящий –
Путь унижений, обид.
Но и про сосны ты знаешь,
Ты ведь в Финляндии жил.
За твою мудрую душу
Господь тебя отличил.
И вот ты идешь, несчастный,
По выжженной солнцем степи,
Но ты избранник Господний,
Ты радуйся и терпи.
Сосны, березы, небо,
Все – для любви.
Нет, не для этих прогулок
Ноги твои.
Рыбинск. 1916.
«Смотрю с тревогой на зелень листьев…»
Смотрю с тревогой на зелень листьев,
На твердую кожу розовых щек.
Все пусто, пусто. Господь, очисти
От этих мыслей, от этих строк!
Что там, за этой глухой деревушкой,
И дальше, дальше, за синью рек?
Шумит ли ветер, кукует кукушка,
Все – боль, все – горечь, все – нежность калек.
Ах, что мне нежность, и горечь, и боли,
Ах, что мне сосны с шумом морским!
Смотрю с тревогой на зелень поля,
Смотрю, не веря глазам своим…
Кирву. 1916.
«Хожу от собора к собору…»
Хожу от собора к собору
Душу свою белить,
Может быть очень скоро
Я перестану жить.
Так же будет Россия,
Как и теперь, стоять,
Будут песни глухие
В монастырях звучать.
Так же в провинции, в слякоть,
Дождик будет в окно стучать,
Станет в подушках плакать
Только верная мать.
1914, весна.
«Не о любви прошу тебя я…»
Не о любви прошу тебя я,
Не о безумстве в поздний час.
Пусть пламя света, догорая,
Нас озарит в последний раз.
Огонь живительный и ясный
Возьмет истлевшие тела,
И будет миг святой, прекрасный:
Паденье Тьмы. Паденье Зла.
И расцветут на поле алом
Мечтой рожденные цветы,
И змеи с прокаженным жалом
Уйдут под землю, как кроты;
И языком бездымно жарким
Огонь лизнет в последний раз
Нас, покоренных мигом ярким и,
Во цвете лет – в предсмертный час.
1912.
«Не мне, о Господи, улыбки раздавать…»
Не мне, о Господи, улыбки раздавать,
Мне только плакать, сжавшися комочком,
И сердце мыслью злой полосовать,
Привыкшее к компрессам и примочкам.
Мне только боль чужую в сорок раз
Преувеличивать и ждать плевка и плетки,
И не увидеть губ, и не увидеть глаз
Распятого – хотя б на миг короткий.
Не мне, о Господи, заутреню встречать
С смиренным сердцем и в одежде новой,
В пальто с чужого, доброго плеча,
Томясь, за дверью буду ждать дубовой,
И знать и чувствовать, что чтоб не сотворил –
Все ложь и гадость и притворный кашель,
Не мне, о Господи, дыхание кадил,
Не мне любовь Твоя, не мне вино из чаши.
1914.
«Снаружи такой культурный…»
Снаружи такой культурный
И добрый господин.
Вот исчез этот вечер бурный
И с собой я остался один.
Выплыли жадные лица,
Пахнущий мясом бич.
Не лучше ли сразу раскрыться
И сбросить величие?
Крик румяный и сладкий
Слабеет. О, нежная боль!
Сколько прелести в лихорадке,
В тоске и в неволе.