То есть, если быть юридически точным, это случилось лишь после получения двадцать второй резолюции, которая вдруг оказалась последней.
И потом была жеребьевка.
И две сотни социологов, подпиравших к этому времени инициативную группу, разбились на две отдельные, а потому открыто враждующие сотни, потому что земли хватало только на одну сотню.
Гей говорил Алине, что совершенно неожиданно был получен еще один убедительный аргумент в пользу тезиса о слиянии города и деревни в нашу эпоху.
И в данном случае к этому слиянию стремилось не крестьянство, как было в прошлых десятилетиях, а городская интеллигенция, что придавало аргументу особый смысл.
И вот счастливчик Гей, привыкая к мысли, что теперь творческий процесс будет сопряжен с посадкой лука и редиски, ибо так предписывал статус этого самого товарищества, то и дело прикидывал, где он грядку разобьет, а где лунку выкопает.
Но тут вдруг возникла странная метаморфоза: каждый раз вместо мини-парника для огурчиков, накрытого целлофановой пленкой, — Гей видел такие у частников, нередко почти промышленных масштабов, например по Курской железной дороге недалеко от Москвы, — на месте матово-опалового шатра с золотистым огуречным цветом, пробивавшимся изнутри, возникало видение бетонного куба, зарытого в землю.
Бред, конечно.
Где он достанет столько дефицитного дорогого бетона?
Тут и двадцати двух резолюции не хватит.
И Гей брал из Красной Папки газетную вырезку, где воспроизводился мудрый совет помощника шефа Пентагона Т. Джонса:
— Выройте яму, накройте ее парочкой досок, а потом набросайте три фута земли. Если хватит лопат, каждый сможет сделать это.
Следовательно, все дело в лопатах.
Только от них и зависит, быть нам живыми или не быть, как считает господин Т. Джонс.
И Гей стащил на стройке лопату.
Лопата стояла теперь на балконе его дома в Архангельском переулке как гарант безопасности всей семьи.
Гей представил, как такая же лопата стоит на балконе дома, где еще сегодня жил Гей, который сжег себя вечером.
Наверно, купил он ее в скобяной лавке на углу какой-нибудь стрит.
А может, и на стройке стащил, как знать.
Впрочем, у них там на стройке, говорят, стащить ничего нельзя.
Но даже не в этом была великая разница между ними.
Между счастливчиком Геем и Геем обычным.
У того Гея, который сжег себя вечером, не было шести соток земли в садово-огородном товариществе, тут и гадать нечего.
Это было благо, которое давал только зрелый социализм.
А где же тому, обычному Гею было рыть яму, господин Джонс?
Кругом городской асфальт.
Разве что на помпезном газоне перед роскошным домом на соседней стрит, где жили чиновники какого-то ведомства.
Но об этом, конечно, нечего было и думать. Страж порядка, охранявший денно и нощно парадный подъезд, отберет немедля лопату. Да еще и неприятностей не оберешься.
Бог ты мой, думал тот, обычный Гей, что сжег себя вечером, ну кто же мог знать из тех деятелей, которые завоевали стране свободу, что земля недоступна теперь не только живому, но и мертвому!
Три фута своей земли — предел мечтаний.
Адам тоже был социологом, как ни странно.
Впрочем, ничего странного в этом не было. Социология ныне стала не только широко распространенной обычной профессией, как, скажем, профессия математика или физика, но и модной наукой. Может, как раз потому, что социолог мог заниматься чем угодно. Даже проблемой моды в науке.
И вот Адам, бывший журналист, социолог по призванию, а не по веянию времени, доказывал свою серьезность как ученого уже хотя бы потому, что творил не в семейном загородном пансионате научных работников, а в городской тесной квартире, причем в коротких паузах между руганью с Евой.
И эти паузы были тем длиннее, чем дольше Ева лежала в постели с Эндэа.
Что, разумеется, не способствовало научной работе Адама.
Очередной парадокс, за пределами которого таилось, вероятно, очередное великое открытие науки.
Кстати, Адам размышлял в своей диссертации о том, как прекратить внутривидовую войну, которая полыхает во многих семьях Западной Европы и Америки не первый год.
Адам полагал, что знает, как ее прекратить, а может, он и правда знал, хотя не только не мог прекратить даже в своей семье эту войну, но знанием истины вольно-невольно разжигал ее.
Такие дела.
Любопытно, что свои теоретические изыскания он строил главным образом вокруг вопросов, которые Гей до последней минуты считал собственной научной находкой.
«С чего же все началось?» и «Чем же все закончится?» — то и дело риторически повторял Адам, нервно ломая свои пальцы.
Впрочем, эти сакраментальные вопросы носили теперь, пожалуй, вселенский характер.
Они были актуальны, видимо, и для так называемых третьих стран.
Разумеется, текст диссертации Адама на экране телевизора не показывали, до такого формального приема еще не додумались ни вечно юные корифеи, ни бывалые новички телевизионных авгиевых конюшен, и поэтому Гей не ведал, было или нет в конце второго вопроса многоточие.
Возможно, что и не было.
И в этом состояла, как знать, одна из методологических ошибок Адама, ибо он явно переоценивал свои взаимоотношения с Евой.
Но больше всего изумило Гея то, что Адам тоже размышлял о переходе одних видов материи в другие!
Конечно, он был образованный человек и знал элементарные законы физики, и все-таки…
Ведь и политики, надо полагать, знают элементарные законы физики, а вот поди же ты!
Впрочем, история знавала политиков, которые не имели понятия не только об элементарных законах физики, но и о самой истории.
Адам был, конечно, хорош!
Кажется, он и впрямь верил в то, что будущее можно воссоздать из атомов и молекул, на которые распадается настоящее и прошлое в результате не только ядерной войны, а и внутривидовой борьбы — тоже.
Причем, хотя в последнее время Ева наставила ему столько рогов, что и шапкой не прикрыть, Адам все равно пытался воссоздать их семейное будущее из атомов и молекул исключительно розового цвета.
На Филиппинах существуют фрагменты старинных письмен о мудрости, о человеке, о том, как ему жить, как помочь себе. Многие тексты имеют многослойную символику, до истинного значения надо добираться, как при реставрации ценной картины. И вот, изучая один из санскритских текстов, я нашла в нем определение атомов человеческих клеток как планетарных систем типа Солнечной. Ядро атома, как солнце или звезда, светит и греет. А год назад я увидела в американских журналах цветные фотографии человеческих клеток, светящихся всеми цветами радуги (так же как и различные звезды).
— Цветные атомы? Ё-моё! Люди разного цвета — это я знаю. Или даже один и тот же человек бывает в разные моменты разного цвета. Вернее, какая-то часть его тела. Например, нос… А чтобы розовые атомы… Да чтобы еще человека из них воссоздать!.. Да тут сам-то себя из самого себя по кусочкам, можно сказать, воссоздаешь и на цвет вообще не реагируешь, если с вечера переберешь как следует… А ты говоришь, из атомов и молекул, да еще розового цвета чтобы…
Копирайт. Монолог в Клубе социологов, который задушевно, а вместе с тем не без юродства произнес один из обитателей пансионата семейных научных работников, известный в просвещенной среде под ласковым псевдонимом Шурик из Дедова, заядлый, кровожадный собачник, охотник, рыбак, грибник, ягодник, бывший бабник, уже сдавший, и вообще первоклассный эгоцентрик и чудный утонченный графоман. Аминь.
А вот Адам, хотя и был всего-навсего рядовым социологом, сразу же поверил в модную ныне гипотезу о самоповторяемости, чрезвычайно обнадеживающую, что и говорить, ставшую как бы аксиомой.