— Да, мы видели… И все-таки не думали, что он подожжет себя… — вяло защищался оператор.
— Но потом он поджег себя!
Такая напористость помощника, который невольно делал чуть ли не главным элементом паблисити этот диалог с оператором, вынуждала телекомпанию показать на экране своего сотрудника, а стало быть, и сцену самосожжения, точнее, все то, что осталось от нее.
Над камином, уменьшенное в несколько раз, появилось изображение площади, где огня уже не было. Только шевелящаяся пена. Как адовый кипяток. Гея, скорее всего, уже вынесли из этой пены. Машина «Скорой помощи» только что вышла из кадра. Остались машины пожарников и полиции. Свет от мигалок, пульсируя, резал глаза. Студийная передвижка работала в автоматическом режиме, и было видно теперь оператора — растерянный парень лет двадцати восьми, в наушниках.
— Да, потом он поджег себя, — оператор повторил слова помощника президента. И посмотрел на пену. — И я снимал. Машинально. А Боб упал в обморок. — И оператор опять посмотрел на пену, будто недоумевая, куда же девался горящий Гей. — А потом, когда я опомнился…
— Вам нужно было восемьдесят две секунды, чтобы опомниться! — В голосе ретивого помощника сквозила неприязнь к оператору.
— А вам сколько нужно было? — вдруг спросил оператор.
Президенты переглянулись.
— Довольно, — сказал своему помощнику старый президент.
Он щелкнул клавишей селектора.
Теперь на экране телевизора остались только изображения президентов да камина между ними. Было видно, что они уже хорошо владеют собой.
Все это делало президентам честь. Точнее, являлось прелюдией к президентской чести, каковая должна была слагаться из конкретных дел не только на благо отечества, но и на благо всего человечества, которому прежде всего надо было гарантировать право на существование.
Неведомые великим королям минувших эпох обязанности.
Хотя, прямо сказать, тут и президентам пока что нечем было похвастать.
Именно в этот момент, когда президенты должны были порассуждать на политические темы, как бы снимая напряжение телезрителей, оставшееся от сцены самосожжения Гея, человек с хронометром выключил звук телевизора.
Президенты, будто немые, открывали и закрывали рты. И камин горел все так же ровно, как символ покоя, уюта и умиротворения. И огонь, который только что сжег человека, теперь гарантировал человечеству несколько минут относительной безопасности — пока президенты, владеющие ядерным оружием, будут принародно вести мирные беседы. Впрочем, судьбу человечества, не говоря уже о судьбе президентов, могут решить компьютеры именно сейчас, пока президенты открывали и закрывали рты.
Человек с хронометром знал, что рассуждения президентов будут слишком общими и необязательными, как телевизионное шоу во время предвыборной кампании. А в конце их диалога даже возникнет ощущение, что никакого самосожжения и не было.
Он подождал, пока президенты закроют рты, чтобы уже не открывать их до конца передачи, и вытащил из приставки к телевизору видеокассету.
Итак, имя — Гей, возраст — сорок шесть лет, имеет семью, работу, ну и так далее.
Зрелый опыт, максимальная дееспособность. Как говорят и пишут, время расцвета личности. Но человек взял и сознательно сжег себя. Чтобы миллионы других людей, все человечество, планета Земля продолжали существовать как уникальное явление Вселенной.
Такие дела…
Кстати заметить, Геем звали и человека с хронометром. Его возраст и другие анкетные данные тоже совпадали. За исключением национальности и гражданства. Он был русским, советским подданным. Впрочем, разве это имеет значение, когда речь идет о судьбе всего человечества? Ведь само по себе совпадение, даже абсолютное, еще ни о чем не говорит. Мало ли в наше время двойников, стереотипов?
Стоя возле телевизора, Гей задумчиво вертел в руках видеокассету с записью сцены самосожжения и диалога президентов. Судя по всему, его подмывало все-таки дослушать до конца рассуждения президентов. Гей хотел теперь узнать, был ли акт самосожжения Гея венцом победы человека над бездуховностью, разобщенностью, отчужденностью, ну и так далее, или же это стало символом его поражения?
Хотя, наверно, ответ на этот вопрос надо было искать не только в речах президентов.
Гей подумал, что сцену самосожжения Гея могла смотреть и его жена.
Допустим, родителей у него уже не было, не исключено, что давно. Дети? Старший сын мог находиться в армии, где-нибудь на Гренаде, а в казарме вряд ли ему удалось посмотреть телевизор. Хотя Гошка, тоже солдат, говорил, что программу «Время» они смотрят каждый вечер, даже в обязательном порядке. Младший сын, скорее всего, уже спал. Правда, Юрик далеко не сразу угомонится после передачи «Спокойной ночи, малыши!», но восьмилетнему ребенку в любом случае мать не позволила бы смотреть сцену самосожжения отца. Алина тотчас прогнала бы Юрика за дверь. Но в какой момент? Когда Гей уже запалил бы себя? Да, но Алина в этот момент была далеко от дома…
Достоверно известно, что сгоревшего Гея пыталась спасти именно женщина. Возможно, это была его жена, которую звали, допустим, Алиной. У нее хватило мужества сесть в машину и примчаться на площадь. Браво! Акт милосердия, за который теперь Гею придется расплачиваться смертью не менее мучительной. Хотя, скорее всего, жена Гея все это время находилась перед телевизором. Интересно, был ли в ее глазах акт самосожжения мужа венцом победы человека над бездуховностью, безнравственностью, развращенностью, ну и так далее, или же это стало символом его поражения? Может быть, жена Гея тоже не стала слушать диалог президентов, и теперь она думает, что он сжег себя в знак протеста против так называемой внутривидовой борьбы, которая полыхает в иных семьях, особенно там, у них, на Западе?
Да, жена Гея в этот вечер смотрела телевизор.
Вначале она поглядывала на экран, листая последний номер журнала «Burda», который позаимствовала у своей переводчицы. Вначале шла передача на политические темы, в зубах навязли эти нескончаемые разговоры мужчин о политике, о ядерных бомбах, о космосе, Алине хотелось бы думать, напротив, о чем-то спокойном, прекрасном, хотя бы вот об этих роскошных платьях, костюм на мужчине тоже сидел превосходно, а вот он целует ее, поцелуй отнюдь не целомудренный, и его рука лежит на ее оголенной ноге, и она закрыла в истоме глаза, такие вставки с невинными, в общем-то, сценами даются в каждом номере «Burdak», для оживления интереса читательниц наверно, а после программы интервидения будет многосерийный фильм про Адама и Еву, на современный лад, конечно, с пикантными сценами, так сказал сегодня Гей, вот она и ждала начала фильма.
И вдруг на экране возник человек, глянув на которого мельком, когда перелистывала страницу журнала, она тотчас забыла про моды. Человек этот был похож на ее мужа. Не просто похож — вылитый Гей! Даже поворот головы такой же резкий, как если бы он почувствовал за спиной врага, и взгляд прямой, немигающий, чуть исподлобья…
Алина замерла, соображая, что бы это значило — такое полное сходство. Совпадало даже имя! Хотя имя у мужа было редкое, необычное.
Гей…
Как бы пытаясь отстраниться сейчас от всего того, что происходило на экране, Алина заставила себя сосредоточиться на имени мужа. Не Гей он был вовсе! Георгий. Но много лет все его звали Геем. В том числе и сама Алина. Это усеченное имя она сама же и дала мужу. На полного Георгия, сказала она вначале со смехом, в шутку, ты не тянешь. Георгий — это победоносец. Как, например, твой друг, который все время звонит по телефону, с которым ты советуешься по любому поводу. Вот он — Георгий! А ты всего лишь Гей. Серединка на половинку… С тех пор так и пошло. Гей да Гей. Даже Юрик, уже с легкой руки старшего брата Гошки, иначе и не звал отца, и тот откликался.