— Я хочу, — сказал он, — чтобы моим гостям подали кофе, пока он есть у нас в доме. Нельзя же быть такой нелюдимой. Здоровайся с гостями, жена.
Он потащил Розу наверх. Она была в том же поношенном холстинковым платье и старом платке, накинутом на плечи, вся в земле и в пыли, в плесени, приставшей к ворсу платка.
— Вот она.
Гости вдруг стали серьезными и поздоровались с ней.
Нет, спасибо, кофе им не хочется. Девушки взяли Розу за руку и повели ее к ручью. Здесь они уселись с ней на бережку и сказали, что этот прелестный ручеек возле самого дома — большая радость, он такой милый и приветливый. Затем они спросили у нее, как ей живется; и она ответила:
— Хорошо.
Они спросили, почему у нее отекло лицо.
— От зубной боли.
Девушки спросили, нравится ли ей жить на пустоши. Роза смущенно шмыгнула носом и, не поднимая глаз, сказала, что здесь очень привольно. Гости осведомились насчет привидений, и Роза ответила, что никаких привидений нет. И гости ушли.
Молодежь бродила по лугам до самого вечера. Их веселые голоса, смех и песни то и дело доносились с горы до хутора. С болота слышались выстрелы. Бьяртур сегодня отдыхал, все последнее время он работал и днем и ночью. Он спал, а жена сидела у окна и прислушивалась к выстрелам; она пристально глядела на болото и в страхе ждала каждого нового выстрела, как будто боялась, что этот выстрел ранит ее, и только ее; он ранит ее в самое сердце — и только в сердце. Оказалось, Бьяртур не так уж крепко спит и сквозь дрему наблюдает за женой. Он увидел, как она вздрагивает, и спросил:
— Может быть, тебе уже приходилось слышать эти выстрелы?
— Мне? — спросила жена и растерянно поднялась. — Нет.
— Эти люди, вся семейка, не могут видеть ничего живого, чтобы не попользоваться им, не загубить, — сказал Бьяртур и опять заснул.
Когда спустились сумерки, гости опять вернулись на хутор; они ждали охотника, который решил гоняться за дичью до тех пор, пока совсем не стемнеет. Девушки вернулись с наполненными до краев кружками, каждая отсыпала немного своих ягод для Розы, так что получилась целая кружка, которую они оставили хозяйке Летней обители.
— Что ты? Ведь ягоды с твоей собственной горы, милая! — сказали они ей, когда она стала отказываться от подарка.
Гости рассыпались небольшими кучками и затеяли разные игры на выгоне Бьяртура. Гора отвечала громким эхом на их смех и возгласы. Вечер был тихий, озеро зеркально гладкое; в воздухе роилась мошкара. На небе повис молодой месяц; над долиной царил покой.
— В поселке, видно, не очень-то надрываются в сенокосную пору, — полюбопытствовал Бьяртур. — Хотел бы я посмотреть, как вы будете вытаптывать траву у старосты и как запляшут ваши хозяева весной, если я останусь без сена и попрошу у них немного в долг.
Но пасторские дочки и работницы из Мири не давали Бьяртуру ворчать, всячески стараясь развеселить его. Они втянули его в свой кружок и стали играть в пятнашки. Девушки ловили его, и он, в душе осыпая проказниц проклятиями, сам стал ловить их, говоря, что ведь ловил же он когда-то пугливых ягнят; прежде чем погнаться за какой-нибудь девушкой, он истово поплевывал на руки. Девушки отвели Бьяртура в сторону и попросили его прочитать им какие-нибудь стишки, да позатейливей. Тут уж Бьяртур совсем растаял, он не останавливался до тех пор, пока не прочел им все непристойные строфы из рим о Хрольве Пешеходе, начиная с той, где Эльвир обвиняет Хрольва в противоестественной страсти к Вильяльму (тут девушки, прячась друг за друга, захихикали), и кончая той, где Ингеборг выливает на Мендула свой горшок (тут девушки уже залились громким смехом). Они попросили Бьяртура сочинить им стишок про них самих. Бьяртур ответил, что как раз сегодня, когда они собирали ягоды на склонах, ему пришло в голову несколько строк, но не было времени отделать их; все же первое четверостишие более или менее искусно зарифмовано: