Я почему Хавалица так запомнил - дед всегда приводил его в пример, когда я совершал какой-то непростительный проступок на рыбалке, например, запутывал удочки. По словам деда, Хавалиц всегда кидал удочку в то место, откуда ты только что достал рыбу. Вот такая хитрая гнида. Так что, когда я чего натворю, дед обзывал меня "Хавалицом" и материл.
Ну и из-за клада, конечно, запомнил. Дети любят всякое про клады, таинственное, читать и слушать. На этом половина детских книжек стоит - на кладах, "Том Сойер" там, "Кортик" и "Бронзовая птица". Помню, в детстве сам клады зарывал. Купила мне мама как-то набор солдатиков - индейцев, а тут как раз во дворе стояла банка голубой краски - видимо, ремонт делали, красили беседки или веранды. И я почему-то покрасил тех индейцев в голубой цвет, окунул их всех в банку. А потом глянул на них и вздохнул - голубые индейцы выглядели как-то непривлекательно. И я решил их хоть как-нибудь полезно использовать - зарыть в землю в виде клада. Зарыл, веточкой пометил, а на следующее утро бегу на то место, а там стоит экскаватор и уже ковшом выворотил всю землю, как раз в том месте, где я индейцев зарыл. Это дед вызвал экскаватор рыть яму под канализацию. Вот какие были шансы на то, что я зарою своих индейцев как раз в том месте, где дед решит устраивать канализацию? Или на то, что дед решит устраивать канализацию как раз в том месте, где я зарыл индейцев? Один из миллиона, двор-то большой. Но такое мое счастье. Я если бы и сундук с бриллиантами куда-то зарыл, туда бы точно через час экскаватор приехал выгребную яму копать (это воспоминание заставило меня напрячься по поводу денег, спрятанных во флигеле под линолеумом, но я быстро успокоился - решил не параноить).
- Простаковы -
Посидев у дяди Миши с бабой Липой, пошел к своим (дядя Миша и баба Липа тоже свои, но надо же было как-то выразиться) - по пути увидел могилу дядьки Хавалица, он и здесь устроился по-соседски, напротив и наискось.
Сел на скамейку под нашей алычой, налил себе водки, отломил краковской колбасы, выпил, закусил. Бабушка, дед здесь, прабабка моя - Настя, прадед Мирон и два дедовых брата - Иван и Михаил (Иван утонул в море, еще молодым, в 1954 году, а Михаил умер в конце 80-х, выпить любил). Прадеда Мирона я не застал, как и Федора - они оба умерли незадолго до моего рождения. Но, в отличие от Федора, о живом прадеде Мироне у меня имеется фотографическое воспоминание - у нас дома было фото в альбоме, на котором моя тетка Оля, еще девочкой (лет двенадцать ей там), сидит в нашем дворе на раскладушке (улыбается, щурится на солнце), а позади нее виднеется какая-то куча тряпья - одеяло или телогрейка, не разберешь; так вот, когда я в очередной раз рассматривал это фото (оно мне нравилось), тетка Оля это заметила, взяла фото в руку и рассмеялась - говорит: "Да это же дед Мирон". Я удивился. "Где же?" - говорю. "Да вот", - тетка показала на ту кучу тряпья, - "спит пьяный на раскладушке". Бывают такие фотографии, которые могут истолковать только их персонажи - расшифровать в куче тряпья на раскладушке деда Мирона могла только тетка, потому что это она там с ним сидела (это если не считать фотографа, который, кстати, черт его знает, кто был). Ну, и я теперь знал. В этом вижу смысл фотографий - человек умер давно, а вот на некой фотографии он спит пьяным, и все у него хорошо, не каждый даже его разглядит, в некотором роде там присутствует только его эманация (все это довольно сложно).
Вспомнив тетку-девочку на раскладушке, я как-то даже повеселел - налил себе еще полстакана и выпил за всех.
Помимо той фотографии, где дед Мирон спит невидимкой в куче тряпья, он есть еще всего лишь на одном фото - в гробу. Гроб стоит на табуретках во дворе (отцовского дома деда Василия - там жила потом прабабушка моя Настя, а с ней - дедов младший брат Михаил), а вокруг него все - дед Василий, брат его Михаил, бабушка моя, Мария, дядька Вова, моя мама и прочие люди, многих из которых я знал - родственники и односельчане, все молодые, серьезные, печальные, их лица хорошо видны и красиво отточены скорбью, как в кино у артистов - хороший, видимо, был фотограф, умеющий снимать характерно. А деда Мирона и тут не очень видно - лежит себе и лежит покойник в гробу. А на следующем фото уже идут люди по полю - процессия, немноголюдная, снятая издалека, люди маленькие и будто в тумане размыты фигуры; фото темное такое, не серое даже, а коричневое, как та глина, в которую прадеда Мирона зарыли.
У Федора же, другого прадеда, фотографии с похорон вышли намного торжественнее - я бы так выразился: "несколько в ином стиле". Фотокартина похорон Мирона - это украинский сельский реализм 19-го века, "земля, панщина, волы и тяжкая селянская доля", у Федора же это реализм сугубо социалистический - "в труде и борьбе, вперед, товарищи, в светлое будущее". Я ведь уже говорил - дядя Миша Кирьякулов, бабушкин брат, работал в пионерлагере завхозом. Поэтому прадед Федор был похоронен со всеми возможными почестями - из лагеря "Волна" были согнаны все пионеры, которые стоят на всех фото с венками в ряд, а потом с этими же венками идут длинной бесконечной процессией на кладбище - как у какого-нибудь Брежнева или Высоцкого. Эти фото, в отличие от снимков с похорон Мирона, яркие, светлые, летние - на них, кажется, не видно ни одного родственника или односельчанина, только пионеры, и лица у них, конечно, серьезные, сообразно моменту, но на них, разумеется, нет скорби (все же хоронят чужого им человека), а только лишь долг, рвение и пафос, с небольшим налетом скуки (это же начало 70-х, "совку" еще двадцать лет жить - так что, до того времени, когда лица людей на официальных фото сменят выражение: "пафос, долг и немножечко скуки" на "тотальную скуку", остается еще лет десять). Скорее всего, дядя Миша Кирьякулов согнал всех тех пионеров на похороны своего отца под предлогом, что прадед Федор был ветераном войны (он действительно им был - я читал в Интернет-базе наград, что Федор Кирьякулов служил ездовым и получил медаль за то, что перевез через реку Тису в Югославии какие-то боеприпасы, при этом застрелив трех фашистов из винтовки).
Помню, в детстве я всегда удивлялся, рассматривая эти фотографии - на кой черт это вообще было нужно, фотографировать похороны (несмотря на явные художественные достоинства снимков с похорон Мирона и эксцентричный пионерский пафос картины похорон Федора)? Впоследствии я узнал, что фотографировать похороны было раньше широко принято - и у нас, и вообще в мире, оказалось, что это давняя традиция - фотографировать покойников, раньше их даже наряжали в выходные одежды, усаживали между собой с помощью специальных каркасов (чтобы мертвецы не падали) и фотографировались всей семьей. Ничего не могу сказать, не вижу в этом ничего плохого, хорошего или странного, люди могут выбирать разные способы уважить своих предков - некоторые вот жен живьем раньше хоронили (я читал в сказках "Тысячи и одной ночи", кажется, хотя до конца не уверен) вместе с мертвыми мужьями, коз разных и кур, кухонный инвентарь и драгоценности, провоцируя тем самым последующие поколения грабить и осквернять могилы. Одним словом, что я хочу этим сказать - мне сейчас трудно понять, что могло заставить моих родственников в начале 70-х годов приглашать фотохудожника и сгонять пионеров на похороны моих прадедов, но уверен - они имели к тому какие-то резоны.
Размышляя о покойниках, я выпил еще водки, пересел со скамейки в траву под дерево алычу, прислонился к нему спиной, вытянул ноги и заснул - это было приятно, умиротворительно и покойно, заснуть здесь под алычой, потому что на участке бабы Липы с дядей Мишей Кирьякуловым, там, где ракушкой могилки обложены - тоже уютно, но там голая степь, и солнце припекает, как на пляже, там не заснешь, а здесь, у Простаковых - лесок и своя личная алыча, сам бог велел присесть, прислониться, выпить и прикорнуть на полчасика. "Здесь даже темно", - подумал я, засыпая, - "как в тех кинофильмах, в которых показывают сказочный таинственный лес в том месте, где вот-вот что-то должно приключиться - например, переход в иное измерение посредством дупла в дереве или кроличьей норы". "Довольно будет интересно, если меня сейчас здесь укусит змея", - подумал я еще (это не было досужей фантазией - в детстве я как-то увидел на этом самом кладбище отвратительную черную змею, которую больше никогда и нигде не встречал в наших краях, она вылезала из норы в чьей-то могиле, прямо как в тех ужасных кинофильмах, где змеи вылезают из глазницы чьей-то черепушки, и наблюдать это было крайне неприятно). Впрочем, засыпая, я знал наверняка - никакая змея меня, конечно, не укусит, а проснусь я через час с головной болью и жаждой, на какой случай поставил рядом с собой бутылку пива.