Кроме этих адовых деревьев, в досадовую эпоху у нас вокруг дома росло несколько вишен-"склянок" (кислая алая вишня, пригодная для компота), парочка вишен-"владимировок" (вишня послаже, красная до черноты, если дождаться, пока поспеет), две-три сливы-"терновки" и самое главное дерево, царица нашего двора - черешня.
Черешня росла посреди двора, ствол ее не обхватили бы и два человека - то есть, она по всем приметам соответствовала дубу, под которым сидел Пушкин или Толстой. Я не помню в точности, кто из них сидел под дубом, а кто его посадил, но точно помню, что писал про это Пушкин: "У Лукоморья дуб зеленый". Всякий раз, когда я слышал это стихотворение, я вспоминал нашу черешню. По семейной легенде, вначале это было самое слабенькое дерево из всех посаженных (ее посадили еще до моего рождения, в 60-х), которое единственное из всех взросло, возмужало и дало плоды (в каждой семье есть такая легенда о самом слабом дереве, от которого никто не ожидал такой прыти). Ягоды ее были красными до черноты и до невозможности вкусными - до появления абрикосового сада мы не предлагали никакие фрукты на продажу, все ели сами или варили из фруктов компот, а насчет черешни и разговора быть не могло - вблизи дерева стояла арка винограда "лидии" (так что казалось, будто виноград растет на дереве), и мы с пацанами взбирались по трубам арки на самый верх (оттого эти трубы были всегда гнутые) и торчали там до тех пор, пока полностью не объедим черешню с одного конца (нужно было быть расторопными, потому что большую конкуренцию нам составляли скворцы (у нас никто их не называет скворцами, говорят - "шпаки") - едва черешня созревала, полчища шпаков слетались, как саранча, начисто исклевывая черешню по верхам, только успевай считать за ними косточки на земле).
Бороться со шпаками за верхние ветки мог только дядька Вова. Он единственный из всех мог с обезьянней ловкостью взобраться на самые высокие и тонкие ветки, усесться там удобно, как орангутанг, и собирать черешню в ведро. Дядька страшно любил это дело - собирать черешню и вишню. У каждого свои способы медитации и, видимо, дядкиными способами были чтение Пикуля и собирание вишни. Я же терпеть это не мог, но, как вы можете догадаться, всегда назначался дядьке в помощники. Собирать черешню меня не заставляли, потому что я был толст, неуклюж и мог, чего доброго, сверзиться с дерева, но от вишни мне открутиться не удавалось - мы с дядькой забирались на крышу, усаживались там с ведрами и часами рвали вишню-"склянку", которая пригодна была только для противного компота, который я тоже терпеть не мог. Если перед дверью в ад мне придется пройти под деревьями с падающими с них гусеницами, то за этой дверью, так подозреваю, меня заставят влезть на крышу (какого-то адового строения, например, котельной) и собирать там вишню-"склянку" в пластмассовое ведро. Хуже всего в этом то, что, собрав полное ведро вишни, я буду вынужден пройти с ним в следующий круг ада (где еще неизвестно, чего мне предложат), и потому буду тянуть время - собирать в час по вишенке, и страдания мои текущие, но знакомые и привычные, будут усугубляться ожиданием страданий предстоящих, но неведомых. И если распоряжаться всем этим будет высшая сила с чувством юмора, то она обязательно поместит рядом со мной на эту крышу моего дядю Вову, для которого это будет самый настоящий рай, особенно, если ему разрешат взять с собой на крышу котельной пару томов Пикуля.
- Веранды -
Веранды у нас тоже любят - строят вначале дом из кирпича, а потом думают, не маловато ли комнат? И пристраивают к дому еще комнаты - деревянные, называют их верандами. Веранды я тоже люблю, но не так как беседки - места уединения и укромного отдыха, а как промежуточное место перед входом в дом, что-то вроде чистилища, для человека, обремененного не слишком большими грехами. На веранде, к примеру, вы можете снять обувь или выпить стакан вина - очиститься перед входом, также там можно хранить продукты - яблоки или холодец, зимой, вместо холодильника или погреба, потому что летом на веранде тепло, как на улице, а зимой - так же холодно (если в городе человек в поисках "чего-нибудь вкусненького" сразу бежит к холодильнику, то для сельского человека ближайшее хранилище "чего-нибудь вкусненького" - веранда). В нашем доме было две веранды - одна, поздняя (я уже застал ее постройку) была пристроена к новому главному входу в дом, там бабушка хранила зимой холодец, торт "Наполеон" и другие продукты, готовые к употреблению и нуждающиеся в холоде; другая же веранда (ранняя) была пристроена к старому главному входу (ее построили еще до моего рождения, а потому я не помню времени, когда тот вход еще был главным, как не знаю и подоплеки того, почему деду с бабушкой взбрело в голову закрыть вход в дом, выходящий к улице, и сделать главным другой вход, со двора, по сути "черный", но подозреваю, что это каким-то образом связано с той нелегальной торговлей, какой мы всю жизнь занимались - рыбой и вином, с клиентами легче было общаться с внутреннего входа, скрытого от посторонних глаз с улицы). На этой веранде бабушка с дедом держали в ящиках яблоки "симиренко", я их дюжинами съедал за чтением (в описании дома слишком часто для неначитанного человека говорю о чтении - но чем же еще заниматься в доме ребенку на каникулах? И о чем еще можно вспомнить?) - пойду на веранду, возьму дюжину яблок, вымою под краном и лежу потом на диване, читаю, яблоки рядом в миске, читаю до тех пор, пока вместо яблок не останутся одни огрызки (книги сейчас неинтересные, оттого и яблок я ем куда меньше), потом иду на веранду за следующей дюжиной.
- Сарай -
Войдем уже в сам дом через "новую" веранду и попадем в первую по счету комнату - "сарай". Не могу толком объяснить, почему она называлась "cараем", но по сути это была прихожая, или есть еще такое отвратительное русское слово - "сени". "Ласточка с весною в сени к нам летит" - в школе учили такое стихотворение. Я ненавидел заучивать наизусть стихотворения, потому что у меня плохая память. Оттого и к слову "сени" отношусь предвзято. К ласточкам, впрочем, нормально отношусь. У нас было множество гнезд ласточек - на нутрятнике и веранде. Скорее всего, название "сарай" осталось от старой планировки дома, когда здесь, возможно, и вправду был какой-то сарай. На самом же деле, "сарай" служил нам кухней - здесь была печь, которую мы топили дровами и углем и варили на ней буряки и кашу из дерти для свиней. У печи любил сидеть дед, куря "беломор" и попивая чай - дед выкуривал две пачки "беломора" в день и выпивал какое-то страшное количество чая, потому что курил дед всегда, часто прикуривая одну папиросу от другой, а чай пил все время, когда не работал или не был на рыбалке (на рыбалку мы брали с собой молоко или воду из фонтанчика на пляже) - чашка чая всегда была при нем, когда он лежал в своей дальней комнате, читая книгу или газету (тогда дед посылал меня в "сарай" заварить ему свеженького чайку).
"Сарай" также служил местом приема важных посетителей: когда заходили клиенты пропустить стаканчик или купить вина на вынос, бабушка обычно наливала им на веранде, не приглашая дальше (исключением был, пожалуй, только Тито Ивахненко - он нахально просачивался с веранды в "сарай", усаживался там на табуретку и, бывало, торчал целый час, выпивая далеко не один стакан вина. "Маруся, налей", - говорил он бабушке. Иногда за Тито приходили младшие Ивахненки, вытаскивали за шиворот и выговаривали бабушке за то, что она его спаивает - у Ивахненок виноградник был не меньше нашего, вина они делали тонну, но Тито предпочитал ходить к нам, чтобы избежать репрессий со стороны родственников), а вот, например, бабушкин брат, дядя Миша Ловелас, всегда был приглашаем "в сарай", где бабушка иногда даже накрывала ему стол, когда он был голоден. Они там подолгу сидели вдвоем и говорили по-гречески - никто из нас не мог понять ни слова из их разговора, потому что бабушка и дядя Миша Ловелас были последними носителями греческого в нашей семье.