Тут же, у Курочки, можно было заказать телефонные переговоры - вот за этим иногда собиралась небольшая очередь, потому что писать письма отдыхающие не слишком любят, а желающие потрындеть по телефону никогда не были в дефиците; два больших телефона висели на крыльце у входа - заказав у Курочки переговоры, следовало выйти на крыльцо и там говорить по одному из них, а вся очередь могла тебя слушать.
Когда-то напротив почты был еще один кирпичный дом, побольше - из нескольких комнат, тоже когда-то принадлежавший мифическому помещику Юрьеву (село хоть и названо в его честь, никто толком ни черта не знает про этого Юрьева - самым достоверным сведением является упомянутая выше легенда о том, что Юрьев зарыл клад, который всю жизнь пытался найти в своем огороде дядька Хавалиц; одно удивительно - село не меняло названия со дня основания, не было замечено коммунистами и переименовано в честь какой-нибудь советской сволочи местного или общесоюзного значения) - в этом доме раньше помещалась начальная школа, но потом ее закрыли за ненадобностью; в селе было слишком мало детей школьного возраста, чтобы набрать классы, и их предпочли возить автобусом в соседнее село - Ялту. Одно время мы любили залазить через окна в заброшенное здание школы - двери были заколочены досками, но все стекла в окнах были давно выбиты, так что влезть не составляло труда. Внутри там все выглядело так, будто шел обычный учебный, скажем, 1972-й год, как вдруг посреди уроков в школу зашли какие-то люди в черных бушлатах и объявили: "Баста! Гуляй все по домам!" Впечатление это возникало оттого, что все полы и подоконники в бывшей школе были завалены старыми, покрытыми пылью, тетрадями и книгами - учебниками и обычной коммунистической дрянью из библиотеки, причем, книги были не сложены в стопки, перевязанные, как водится, крест на крест бечевкой, а беспорядочно разбросаны - как будто придуманные нами школьники из 1972-го года, услышав приказ людей в черном, тут же принялись радостно опустошать свои ранцы и портфели, подбрасывая книги до потолка и расшвыривая ненавистные тетради по всему классу.
Одна из комнат заколоченной школы, по всей видимости, когда-то служила кухней - здесь была печь (может быть, на этой кухне готовили еще помещику Юрьеву), и даже сохранились пара старых кастрюль и большой ополоник с необычно длинной ручкой - наверное, для того, чтобы зачерпывать из глубоких выварок еду для школьников. Однажды, когда мы в очередной раз влезли в школу в поисках новых игр и приключений, такую новую игру изобрел Вовка Кабачок - захотев облегчиться "по-большому", он, конечно же, не выбирался наружу и не спешил домой, а сел тут же, посреди бывшей школьной кухни, подложив под себя тот самый ополоник, и в него насрал. Закончив дело, Кабачок секунду подумал, потом схватил ополоник за ручку и, как спортсмен-молотобоец перед броском, принялся крутить его вокруг себя, разбрасывая дерьмо по стенам - мы едва успели пригнуться.
Потом старую школу разобрали (после чего дом почты остался единственным, который можно датировать 1912-м годом) и построили на ее месте небольшой пансионат из стекла и металла - я его вижу сейчас, когда иду мимо. Забыл название - что-то там выгнуто на фасаде из ржавой проволоки, кажется, "Cолнышко".
- Баба Настя -
Я любил ходить на почту еще и потому, что заодно можно было навестить бабушку Настю (это моя прабабушка, дедова мама, но на прабабушек тоже говорят: "бабушка"). Ее дом найти легко: просто пройти насквозь двор между почтой и старой школой и попадешь на соседнюю улицу - Степную, и первый же дом - ее, бабы Насти. Дом старый, саманный, построенный еще в 30-е прадедом Мироном - жила в нем баба Настя с дедовым братом Михаилом (его все называли "Мишка", потому что он был человек пьющим, а к пьющим людям часто обращаются не очень уважительно, без отчества; я же его любил, к тому же он был чуть младше деда, поэтому мне как-то не с руки называть его просто Мишкой, а если назову "дядей Мишей", тогда вы перепутаете с бабушкиным братом - дядей Мишей Ловеласом, а - "дедом Мишей" - то с дедом по отцу, которого тоже звали Мишей; поэтому я кругом пишу - "дедов брат Михаил"). Сюда же приезжали в отпуск и на выходные дедовы сестры - Аня, Дина и Майя (а по дороге заходили к нам на чай, угощая конфетами "фазан").
Баба Настя наливала мне кружку молока и расспрашивала, как у меня дела (однажды, рассказывая, как у меня дела в школе, я показал бабе Насте какую-то книжку или тетрадку, на что баба Настя сказала: "Не могу прочитать, я же неграмотная" - это меня тогда поразило до глубины души, до этого я никогда не встречал неграмотных людей и думал, что они все жили до революции; еще более удивительным для меня было то, что этот неграмотный человек оказался в моей собственной семье, где уже были два золотых медалиста - мама и тетка Оля, а другая моя прабабка, Олимпиада (баба Липа), окончила женскую гимназию в Мариуполе) - мы подолгу сидели во дворе, потому что в доме у них было очень тесно (тогда, сидя у бабы Насти во дворе, я совсем не задумывался о том, что когда-то они жили в этом доме вдесятером: прадед Мирон с бабой Настей и их восемь детей - у деда было четыре брата и три сестры). Мне очень нравилось у бабы Насти - они с Михаилом жили не очень зажиточно в отличие от моих бабушки с дедом, тем более, что Михаил выпивал и нигде не работал (в молодости, "по пьяной лавочке", он провел год в тюрьме и еще один год - в "дурдоме", о чем не принято было упоминать), но все же у них, как у всех в нашем селе, были сад и виноградник, а значит, они делали вино и его продавали (бывали, впрочем, годы, когда Михаил употреблял весь виноматериал еще на стадии "браги"), а к тому же Михаил был хорошим рыбаком, ходил в море круглый год и ловил много рыбы, которую, опять же, они с бабой Настей могли продать. Во дворе у них было красиво и уютно, как в тех дворах с садами ("вишневыми коло хаты"), что показывают в украинских кинофильмах - с колодцем-крыницей с цепью на вороте, подсолнухами, лопухами и тыквами. Всегда считал села вроде нашего разновидностью рая на земле - местом, где ты можешь не работать, сидеть круглый год (сколько той зимы?) под вишней, пить вино, ловить рыбу на пропитание и не слишком заботиться о хлебе насущном.
Я навещал бабу Настю всякий раз, когда шел на почту, а иногда и просто так - без почты, но все же сейчас мне кажется, что бывал я у нее слишком редко - всего несколько раз за лето. В детстве все кажется вечным - мне казалось, что баба Настя никуда не денется.
- "Волна" -
Я уже почти у центра - по правую руку от меня массивные железные ворота (с фигурными нашлепками в виде чаек; конкуренцию чайкам в деле украшения ворот пионерлагерей и частных усадеб у нас могут составить только дельфины) пионерлагеря "Волна", который, можно сказать, был моим вторым домом, хотя нет (все же я никогда не бывал там в качестве пионера), скорее - ареалом обитания, продолжением нашего сельского дома. Бабушка работала в "Волне" ассенизатором (она мыла два больших пионерских туалета), а дед - сторожем. В обязанности деда входило включить вечером ночное освещение (посредине лагеря на стене висел шкаф с рубильником, включавшим уличные фонари), а рано утром - его выключить. Все остальное время деду нужно было спать в сторожке - маленьком деревянном домике. Дед попросту брал свои газеты из "дальней" комнаты в доме (или книгу Альфреда де Мюссе "Исповедь сына века"), переносил их в лагерную сторожку и читал их там, лежа на топчане, как обычно, с "беломориной" в зубах. Иногда я навещал деда в его сторожке и, глядя, как он там лежит на топчане с газетой, считал работу сторожа очень привлекательной. Если бы не весь тот катаклизм и коллапс, приключившийся со страной в 90-е, если бы мы так и остались в "совке" или родись я немного раньше, чтобы погрузиться в "совок" с головой, то я бы наверняка выбрал работу сторожа (это ночью, а днем бы пил вино, сидя в лопухах возле крыницы, как дедов брат Михаил). А бабушкин брат - дядя Миша Ловелас, вы помните, работал здесь же завхозом - то есть, по сути, был главным в лагере человеком, если не считать начальника лагеря (который появлялся и имел вес только летом - в сезон) и далекого областного начальства - настоящих хозяев лагеря.