А в тот раз, когда мы ездили с бабушкой, я купил в Харькове значок с Виктором Цоем. Тогда тоже был снег, мы с бабушкой шли вечером по улице, и я увидел киоск, светящийся в темноте. Как в стихотворении: "Ночь, улица, фонарь, аптека". Только вместо аптеки - киоск. Я обожал киоски "Союзпечати" - любил покупать в них всякую всячину, например, значки. Я собирал значки, и тогда были в моде такие дрянные, кооперативные - когда в пластмассовый кругляш засовывали фотку какой-нибудь поп-звезды: самыми популярными были значки со Шварценеггером и Брюсом Ли. Цой тоже был популярным - он как раз умер незадолго до того.
Все остальное время я лежал на кровати в комнате своих кузин - их куда-то переселили (у дядьки была трехкомнатная квартира), и нам с бабушкой выделили их комнату. Там было две кровати и письменный стол с лампой, на стенах - цветастые детские обои c паровозиками. Я лежал на кровати и читал футбольный справочник за 1979 год, потому что у дядьки из книжек был только Пикуль - дядька Вова обожал Пикуля и имел его томов двадцать, я же терпеть его не мог, поэтому читал вечерами футбольный справочник. Бабушка лежала на соседней кровати и критиковала меня за чтение - она всегда и всех критиковала за чтение, не могла перенести, если видела кого-то с книжкой. У себя дома, в селе, она говорила: "Пошел бы лучше на улицу погулял" - это если ребенку, а если взрослому, то: "Лучше бы делом занялся". Здесь же, на чужой территории, она не могла мне сказать: "Пойди погуляй", потому что я мог, чего доброго, потеряться в чужом городе, поэтому она просто лежала и критиковала. "Вот что ты там читаешь?" - говорила. - "Что там может быть полезного в тех книжках?" "Я для развлечения читаю", - отвечал я. "И что там может быть хорошего для развлечения?" - не успокаивалась бабушка. - "Вот лучше поговорил бы со мной для развлечения. Когда люди говорят - это развлечение. А книжки читать - это пустое занятие". Я внезапно понял тогда, почему дед выбрал себе в сельском доме самую дальнюю комнату - потому что бабушка до нее очень редко доходила, ведь перед той дальней комнатой был еще зал с телевизором, а телевизор бабушка переносила еще меньше книг и зал почти никогда не пересекала, так что дед мог спокойно читать в дальней комнате газеты, а дядька Вова (когда он летом выпирал деда из той комнаты) - своего Пикуля, которого он даже в село с собой притаскивал из Харькова. Я это слишком поздно понял и читал книжки в самых неприспособленных для этого местах - то есть, в проходных комнатах, в бабушкином ареале, где она тут же появлялась и говорила свое: "Пошел бы лучше погулял" или: "Занялся бы делом", а если это не помогало, то: "Свет только палишь" и нажимала выключатель.
Здесь же бабушка просто лежала на соседней кровати, критиковала, свет не тушила, и даже засыпала позже, чем у себя в селе - лежала она на спине, сложив руки на груди в замок. И в отместку за критику я ей говорил: "Зачем ты так руки складываешь? Тебе бы туда еще свечку вставить, была бы точно Панночка". Бабушка Гоголя не читала и даже кино не смотрела, поэтому понятия не имела, о какой панночке я говорю, но отвечала: "Так оно как-то спокойней". Я-то тогда спал беспокойно, раскинувшись на кровати свастикой, а вот сейчас сплю точно, как бабушка - на спине, и складываю руки на груди. Так оно, правда, спокойней.
В этот раз мы не летели назад самолетом, а ехали таким же автобусом и везли при этом огромный рулон пленки для парников - тогда дед как раз решил разводить огурцы в парниках, случилась с ним такая причуда, а полиэтиленовая пленка была дефицитом, и мы нашли (вернее, бабушка нашла) этот дефицит в Харькове. Я вообще подозреваю, что как бы мы нарочно за этой пленкой туда не поехали - тогда такое водилось, что люди бог знает куда ездили за черт знает чем. Хотя нет, все-таки мы ее случайно купили: помню, как дядька кричал на бабушку: "Ну как? Как, мама, вы ее повезете? Ну как вы ее повезете?" Рулон был огромный, центнера в полтора, его еле могли поднять два взрослых мужика, взяв с двух сторон за концы - нам его грузовая машина на квартиру доставила. "Как мы его на вокзал попрем?" - кричал дядька. А бабушка смущалась, опускала глаза и просила дядьку, чтобы он поехал на автовокзал и попросил водителя автобуса заехать к нам прямо домой. "Ну куда он поедет? Куда он поедет?", - кричал дядька. - "Никуда он не поедет! Так не принято!" Дядька был интеллигент и стеснялся просить о чем-то водителей автобусов. Тогда бабушка поехала на вокзал сама, и на следующий день, когда нам нужно было уезжать, автобус приехал под дом и забрал нас оттуда вместе с рулоном. Она что-то заплатила водителю - бабушка вообще всегда всем платила за всякие услуги, и за это ее все любили - особенно, врачи в поликлиниках и больницах. Потому что бабушка всегда давала им рубчик-два. Маленькая услуга - рубчик, услуга побольше - два. Я пару раз сопровождал ее по больницам - ей все там улыбались, когда она приходила на процедуры. "Мария Федоровна!" - говорили радостно и улыбались, потому что после каждой процедуры бабушка всегда совала им в нагрудный карман рубчик или два.
А когда автобус привез нас в город, мы там застряли с тем рулоном - бабушка по простоте своей пыталась уговорить водителя отвезти нас в село, но тот отказался - сослался на то, что ему надо срочно на базу. Так мы и стояли посреди улицы со стопятидесятикилограммовым рулоном парниковой пленки, скучали. Конечно, нас окружили таксисты - они ведь, как стервятники, чуют добычу, слетаются. И мы были хорошей добычей - на что уж бабушка крепкий человек была насчет денег, а тут вижу - отчаялась, чуть не плачет, и жалко ей денег, а деваться некуда, вижу - идет на попятную, готова таксистам подчиниться. И слышу я страшное: "Двадцать пять рублей". Это вам не рубчик-два.
Стерпеть такое было совершенно невозможно. Возмутился я и, кажется, даже выражался неприличными словами в сторону таксистов. Я вообще иногда выражался при бабушке - вот в таких случаях, когда неправедные люди пытались ее обидеть. При маме нет, никогда, а при бабушке бывало - она всегда в таких случаях замолкала, втягивала голову в плечи, отдавала инициативу. Она была привыкшая, потому что дед тоже очень любил выражаться. Хотя здесь, отбивая бабушку от таксистов, я преследовал самую что ни на есть корыстную цель - я ей так сказал: "Бабушка, отдай мне эти двадцать пять рублей, а я довезу тебе рулон". Вот так и сказал, но не спешите меня осуждать - у меня была на то веская причина: я хотел купить "Черный Альбом" Цоя.
Цой погиб летом в автокатастрофе, а зимой вышел его посмертный альбом - он лежал во всех магазинах грампластинок и стоил бешеных денег. Сколько? Двадцать пять рублей. И я ходил каждый день в те магазины и на него смотрел. Потому что не мог потратить на грампластинку двадцать пять рублей. Я тогда работал в ДК (это Дворец Культуры) - зарабатывал в месяц рублей сто и все отдавал маме. Не знаю, у нас так было принято - дед тоже все отдавал бабушке. Я не возражал - мне не нужны были личные деньги, потому что девушки у меня не было, а из потребностей: только грампластинки и торт "Птичье молоко", а на это мне хватало тех денег, которые я выжуливал сверх зарплаты. Я тогда покупал много грампластинок - они как раз только начали выходить, все эти западные группы: "Лед Зеппелин", "Роллинг Стоунз", "Дорз". В магазинах они стоили три рубля, а самые дорогие, "стасонаминские" пластинки "Блэк Сэббет", были по девять. Стас Намин, если вы помните, это был такой отвратительный бородатый музыкант, карлик, он еще основал рок-группу с идиотским названием "Цветы", которая пела омерзительную песню: "Мы желаем счастья вам". Вы точно ее слышали: