— Вздор все это, — говорит Прасковья Александровна, отчего это мужчины в разговоре с женщинами берут тон, будто говорят с младенцами или с низшими себя…
— А это для того, чтобы не осознать женское превосходство, — уже серьёзным тоном говорит Пушкин, — это лишило бы мужчину всякого значения в ваших глазах, да и в собственных тоже…
Тут вступает в дело Евпраксия.
— Пушкин, Пушкин, а у меня какой талант. Угадай…
— Вы, барышня, умеете пользоваться жизнью открыто и очень просто. Ничего не ищете в ней, кроме удовольствий. Почему же вы отворачиваетесь от романтических ухаживаний и не слушаете комплиментов?.. Впрочем, я вижу, что вы, сударыня, ждёте чего-то более серьёзного и дельного от судьбы. Да вы тут и правы… Многие называют кокетством все эти приёмы, но у вас для кокетства они слишком умны…
Видно, меж тем, что всю эту складную околесицу Пушкин несёт лишь для того, чтобы подольше удержать руку юной Евпраксии. Она, почувствовав это, выдёргивает ладонь поспешно.
— Я жжёнку умею готовить, вот у меня какой талант!..
— Да ведь это какой-то гусарский талант. А вы знаете, как в Петербурге жжёнку зовут?
— Как же?
— Бенкендорфом…
— Да знает ли сам Александр Христофорович про такую честь? — всплеснула руками Прасковья Александровна. — Опять вы к нему на заметку попадётесь…
— Да придумал-то ведь не я. Прозвание народное, а народ на заметку не возьмёшь…
— Так отчего же Бенкендорфом?
— Ну, оттого, во-первых, что жжёнка горит цветом жандармского воротника, а потом она производит усмирение в мыслях и порядок в желудке.
— Неплохо же вы думаете о Бенкендорфе…
— Напротив, я думаю неплохо о жжёнке.
— Тогда за дело, — объявляет Евпраксия. — Подожжём Бенкендорфа!..
Прасковья Александровна укоризненно качает головой. Прочие суетятся.
Чай весь отодвигается на маленький чайный столик. Туда же отправлен самовар.
Являются на большой стол две бутылки рома, две бутылки шампанского. Большая сахарная голова, большая серебряная кастрюля, бутылка сотерну, ананас, ещё фарфоровая ваза.
Евпраксия и Пушкин в центре этого кружения разного рода атрибутов, продолжающих весёлый вечер 24 декабря 1925 года.
— Пушкин, вы следите, всё ли я верно делаю. Мы тут наслышаны, что в жжёнке вы знаете толк…
Евпраксия выливает в кастрюлю обе бутылки шампанского, сотерн и одну бутылку рому. Всыпает сахар и резаный кубиками ананас.
— Я схожу в людскую, подогрею все это. Как лучше, вскипятить или согреть?