Я закурил и посмотрел выше машины и суетящегося брата.
Сразу за ветхими заборами заброшенной деревни, расстилалось поле. Огромное, искрящееся, нежным и нетронутым снегом. Сразу за полем, в трех-пяти километрах начинался лес, точнее непроходимая чаща, что тянулась на добрую сотню километров до самого Аракчеева. Пройти такое расстояние в одиночку, без лыж было сродни самоубийству. Полусгнивший остов старого трактора замер во дворе напротив, на поеденной коррозией крыше сидела ворона и разглядывала нас с братом.
— Давно тут никого не было, — брат, внимательно посмотрел на ворону. — Видно, людей не боится. Кыш!
Ворона тяжело и нехотя взлетела, направившись к темнеющему невдалеке лесу.
Саша выставил последний, самый тяжелый ящик и сел на его крышку, утирая пот с лысой головы.
— Здесь, брат, самое ценное, — он похлопал ладонью по окованному жестью боку ящика и усмехнулся. — Бабы, само собой, были против, но мы здесь оба выросли и знаем, сколько тут зверья всякого бродит.
Он тяжело поднялся и откинул крышку. Пошурудив в нем, выудил на свет старый батин чехол от винтовки.
— Папашкина!
Он вытащил из чехла старую двустволку-вертикалку и проворно ее собрал.
— Как часы работает. Представляешь, ружью пятьдесят лет, а состояние стволов как из магазина.
— Вещь, — безразлично подтвердил я и отшвырнул окурок в сугроб. — Ты бы лучше, хоть пару пива прихватил, нахрена мне этот ствол?
Саня зло посмотрел на меня и вытащил из ящика полторашку дешевого пива.
— На, — он плюнул себе под ноги и сел в машину. — Буду через месяц, не раньше. Не сдохни тут как собака.
Понятное дело, что полторашка пива для алкоголика, каковым являлся я, та доза, что распаляет страсть. Бутылка закончилась мгновенно.
Я перевернул и раскидал по снегу все привезенные братом вещи, но больше выпивки не нашел.
Я сидел на крыльце и тупо пялился на вещи. В мозгу плескалось две мысли — где в этой глуши достать алкоголя и судорожно вспоминал, как ставить брагу из подручных средств.
Тихо завибрировал и запиликал GPS-трекер на моей ноге, сообщая, что пришло время приема пищи и лекарств.
Я взглянул на часы, а потом с ужасом осознал, что солнце уже почти село.
Уже в полной темноте я закончил сбор разбросанных вещей и продуктов.
Под тихий свист пламени керосинки я уснул тревожным сном в спальнике на голом полу.
День 1
Поесть нормально не удалось, за ночь керосинка выжгла все топливо и погасла. Кости ломило от холода и сырости. Я проковылял к пакету с домашней едой, что подготовила жена брата, и наугад вытащил пирожок.
Съесть пирожок не представлялось возможным — на зубах скрипели хрусталики льда.
Трекер настойчиво требовал от меня прием таблеток. Тихо ругаясь сквозь зубы, я потрошил пакеты, пытаясь найти синий контейнер с лекарством.
— Твою мать, — я начал распаляться. — Где ты, падла?!
Мозгом я понимал, что злиться нужно на себя, ведь именно я вчера его куда-то сунул, но злость рвалась наружу.
Я рычал как раненый зверь и швырял ветхие "венские" стулья, что в количестве дюжины, какая ирония, достались мне в наследство вместе с домом.
Вспышка ярости прошла быстро, я начал задыхаться с непривычки и повалился на холодный пол. Не обращая внимания на довольно громкий писк трекера, я уснул.
День 2
А был ли он, первый день? Я уже не понимал ни черта. Я бродил по деревне, ломая заборы на дрова. Я был голоден и замерз. Третий пропуск таблетки — первое предупреждение от клиники, при повторном пропуске — блок пациента, что влечет за собой потерю вложенных в лечение средств.
А сколько их вложено? Миллион? Два? Плевать, родня мне не простит и рубля.
В печке весело запылал огонь, комната заполнилась едким горьким дымом. Блюя под крыльцо я вспомнил, что бабка всегда говорила "печку-то прогреть надо, сначала малый огонь, а как тяпло пойдёть, вали, сколько влезет".
Я рассмеялся от ощущения, что очень живо представил себе бабку, смешно выговаривающую слова.
Бабка, Прасковья Петровна, большая, грузная. Из-под юбки, которой всегда виднелись сползшие чулки, которая в любую погоду ходила в валенках и теплом платке.
Я заплакал от воспоминаний и словно почувствовал ее теплую и большую ладонь на голове.
— Ну, что Пятрусь, — я услышал ее голос, — опять набядокурил, поросёнок?
— Ага, — я шмыгнул носом и вытер его рукавом.
— Ну, что ж ты будешь делать то! — Возмутилась бабка. — Скока раз тебе твердить, не надо рукавом соплю то тереть!