Если где есть „вина родителей“ перед самоубийцами, — то вот здесь. Самоубийство — волевое явление .. Та „катастрофа“, которою является всякое самоубийство, бывает собственно „катастрофою“ воли, как жизненного напряжения, жизненной энергии.
Кто в этих звуках:
— В смерти моей прошу никого не винить...
— Я умираю, потому что не нашел смысла в жизни...
— Потому что в жизни слишком много темного..
— Потому что все безнадежно...
Кто, повторяю, прочтя эти строки, не заметит в тоне их чего-то извиняющегося, уступающего, склоняющегося?.. О, не так боец идет на битву! Но с битвы именно так уходит боец... „Мой меч не остр. Порох расстрелян... Да и сам я устал, мал и слаб... Пойду лягу в канаву, пока бьются сильные... Лягу один, незаметно“... и „чтоб никого не винили“.
„Не надо суда... Ни над кем не надо суда,“ — вот последняя, невольная, всеобщая резигнация самоубийц.
Из-под земли бьют ключи толстой и тоненькой струей, и что толстою струею бьют — дают начало рекам. А выйдя из камня тоненькой струей, — побежит быстро... но иссохнет под солнечным лучем, потеряется в песках... И, отойдя немного, оглядываемся и не видим его. Вот „гроб самоубийцы“, явление страшное и органическое.
Никогда настоящего гения. Никогда настоящей творческой натуры. И опять это сказывается в записочках:
„Чувствую себя несостоятельным дли жизненной борьбы“. Какое страшное признание!
Сила рождения - это одно. Но и другое — ранняя трата жизненных сил. Вспомним старушку на дороге: „Я всегда была осторожна“. Вот неосторожность жизни, и именно в самую раннюю ее пору, — до 20—22-х лет и еще много ранее этого, — является подспудною и тайною причиною, я думаю, большинства „самоубийств без причины“. Ручей не всегда бил тонкою струею уже при исходе, не во всех случаях так бил: иногда сейчас из скалы он брызнул толстою струею. Но сейчас почти попал на песок или рассекся на мелкие части, — и все „ушло в землю“ или „рассеялось по сторонам“... так что к 20-ти годам юноша чувствует себя старичком, бессильным, инвалидом.
„Сознание горит тысячею мыслей... В сознании — все освещено. Но какая темь в воле... темь, уныние и безнадежность“.
Вот тайная эпитафия над собою множества самоубийц. Всякий человек один сам знает свои „внутренние счеты“... Один он только помнит свои „расходы“... И он один знает итог: „все потеряно“... „Потеряно, когда я только должен начинать жить“.
Вот эти „тайные расходы“ себя, своей личности, в особенности своей энергии, органической своей энергии, „расходы тела“, которые оказываются и „расходованием души“, — являются едва ли не главным источником „беспричинных самоубийств“ или самоубийств за „потерею смысла жизни“. И эти признания тоже „раскрывают скобки“ именно около указываемой здесь причины и тоном, и определенным смыслом. Уторопляющую роль играют здесь преувеличения молодости. Молодость не знает, что то, что растрачивается „неосторожностью“, то вновь скапливается и вполне возвращается последующею „осторожностью“. Органические богатства подобны денежным. Гераклитовское „все течет“ ни к чему так не применимо, как к биологии; правда, „много утекает“ при неосторожности. Но юность не знает той великой тайны поистине святого и вечного организма, что в нем вечно и „притекает“, т. е. создается вновь, творится, как бы „воскресает“. „Все течет“ разлагается на „все утекает“ и „все притекает“.Испуганная молодость считает только первое: юноша не знает, девушка не знает, что они при всех положениях, во всех состояниях, при всевозможных тратах „из своего кошелька“ все-таки остаются обладателями миллионов, неисчерпаемых богатств, которые немедленно же, с каждым днем, неделею, месяцем, годом начинают „реализоваться“, как только прекращена дальнейшая „утечка металла“. Организм — рудник, жизнь — рудник; надейся на него, счастливый человек, надейся всегда — и да не оставит тебя Бог!