Порою веют какие-то особые ветры мучительнейших душевных влечений, обвевающие молодые души тоской по невозможным достижениям. Вспомните эпидемию самоубийств после гетевскаго „Вертера“. Неопределенная романтика, смутная музыка неведомых чувств побуждала, звала к чему-то в жизни недостижимому. Химеры оказывались в тысячу раз сильнее реальной действительности: ведь ею-то и пренебрегали, ее-то и бросали ради химер, страстно отзываясь на призыв какой-то томительной, неведомо откуда звучащей музыки. Кончали с собою девушки и молодые люди. Это все тот же неутолившийся голод души, жаждущей каких-то предельных удовлетворений. И если в наши дни кончали с собой после книги Вейнингера, если убивают себя в нужде, в тоске, в бессилии или в муках томлениях любви, то неужели-же нужно доказывать, что эти срывы в пропасть есть что-либо иное, чем проявления власти души? Представьте себе власть только инстинктов тела, — тогда перед бедняком в самых крайних случаях остаются нищенство, ночлежные дома, ночи в барках и сараях, случайный труд и при этом столько мелких физических удовлетворений от каждого стакана горячего чая или сбитня, от каждого теплого угла. Я не хочу этим сказать, что только натуры низменные соглашаются сойти на эти последние ступени людской жизни, — условия подобного существования выносят и натуры исключительно одаренные, живущие с темным сознанием своих внутренних сил и веры в осуществления. Диккенс, Гамсун, Андерсен, Горький, Уитман и др. проходили такую тягчайшую школу жизни.
Но есть натуры, для которых подобная жизнь влечет за собой душевную смерть. Представьте себе в условиях жизни босяка и рабочего Шопена, Чайковскаго, Шелли, Роденбаха. Сколько таких, слишком нежных душ, таких Шопенов и Роденбахов погибли, не имея возможности осуществить себя, жить своим истинным „я“ и предпочитая спасти свою душу от темных ям жизни в холодной и чистой усыпальнице смерти.
Не является ли настоящей отрадой для такой задавленной в тяжких условиях жизни души вспыхнуть огнем протеста, самоволия, — радостного самоволия, позволяющего роскошь опасной и успокоительной игры с жизнью и смертью?..
Ходить над бездной — это своеобразное наслаждение для каждой души, отмеченной даром тревожных, вечно зовущих куда-то юношеских сил. Есть очарование и есть великий соблазн в этой игре, обещающей свободу от того, что есть, и волнующей надеждой на дали и тайны. Многие из крупных писателей, артистов, музыкантов бродили по самому краю этой бездны и чувствовали призыв ее, откликаясь в юношеских попытках самоубийства.
Вспомните, с каким острым наслаждением играл со смертью Лермонтов, любивший при жизни встречать жуткий взгляд смерти и павший жертвой своей отчаянно-смелой игры. Эту ставку на жизнь Лермонтов любил делать предметом художественного воспроизведения. Этот гениальный поэт, дающий смутно разгадать в поэмах и стихах изумительные особенности его сложной души, вечно порывающейся и содрогающейся в этих порывах, — Лермонтов как-будто бессознательно утверждался на предвидении иных чудесных миров для новых существований. И самый риск его, порывания и взлеты — словно отклики на призывы новых миров, заставлявшие так безумно рисковать тем миром, в котором он жил и творил.