Более существенна, пожалуй, другая проблема. Стратегия есть наука об оптимизации вероятностей. Но статистически стратегия риска всегда неоптимальна (смотри пример с шахматами — 40 процентов против 49). Но в таком случае и в одной-единственной операции, где статистические показатели не имеют смысла, этот прирост риска должен как-то проявляться. И он проявляется — на очень высоком цивилизационном уровне. Рискованные операции, даже завершившиеся успешно, реализуют менее вероятные состояния исторического континуума, нежели аналитические. Это означает, что мир, возникший как следствие успешно проведенной в жизнь стратегии риска, обладает дополнительной структурной неустойчивостью: он не стабилен по отношению к процессам, переводящим его в более термодинамически (статистически) выгодное основное состояние. Об этом явлении А. Азимов говорил как об эффекте нивелирования изменения Реальности.
В аналитических операциях задачей штабного звена является уменьшение показателя риска. В неаналитической стратегии речь должна идти о минимизации прироста этого показателя. То есть в некотором смысле неаналитическую стратегию можно рассматривать как метастратегию: стратегию в пространстве стратегий. А это означает, что ее гомоморфной моделью будут не равновесные термодинамические процессы, а самоорганизующиеся (автокаталитические) петли, порождаемые метаоператорами[136].
Выше мы отметили такую особенность рискованных операций, как усиление роли ответственного командира (в широком смысле — вообще личностного начала в стратегии). Немецкий стиль, аналитический со времен Мольтке, усиливал штабное звено. Здесь же максимум нагрузки лежит на командном звене. И все-таки рискованные операции (хотя, на наш взгляд, и недостаточно рискованные) стали отличительной чертой именно немецкой стратегии. План Шлиффена (в авторской версии) с его эхо-вариантом, предложенным Э. фон Манштейном, — лишь один из примеров. Военная наука, доведенная до абсолюта в немецкой школе, породила два противоположных полюса — сверханалитичную штабную работу и хаотичную стратегию риска.
Конечно, неаналитическая стратегия не является прерогативой только немцев. Ямамото и О'Коннор также сознательно стремились к повышению показателя риска в своих операциях. С практической точки зрения их пример показывает, что стратегия риска для своего воплощения в жизнь нуждается прежде всего в подготовленных командирах младшего звена, затем — в штабных работниках высокого уровня.
В конце концов, всякая операция имеет целью бой, и именно этот бой определит ее исход. Но если результат боя в аналитической операции предсказуем, то в рискованной операции — нет[137]. Возникает не вполне обычная ситуация, когда вся кампания может провалиться из-за недостаточно подготовленных (например, в психологическом отношении) полевых командиров.
Итак, стратегия риска — это прежде всего, человеческий фактор: смогут ли ответственные командиры силой своей личности удержать операцию на узкой грани, отделяющей их сторону от катастрофы? Затем — штабная работа: человечество открыло только один метод управления случайностями в войне — штаб. И наконец, время, темпы операций.
Аналитическая операция в основе своей геометрична. Ее основу составляет учение о позиции, о геометродинамике местности. Рискованная операция — это всегда конкретная темповая «игра», в которой позиционные факторы — навсегда или на время — теряют самодовлеющее значение. Связано это как с необходимостью уменьшить число лишних «паразитных» рисков, так и с тем простым фактом, что рискованная операция дает равные шансы на выигрыш обеим сторонам. Угадай французы 13-го числа, во время переправы Гудериана через Маас, замысел Манштейна, и вся немецкая подвижная группировка оказывается окруженной и затем разгромленной. Сумей американцы в декабре 1941 года принять правильное решение, и соединение Нагумо было бы уничтожено во время атаки Перл-Харбора: слишком малые силы были оставлены для обороны.
Значит, очень важно, чтобы противник в ответ на рискованную операцию стал действовать не «правильно», а «естественно». По уставу. Мы уже отмечали, что это возможно только в случае перегрузки штаба противника оперативной информацией, что подразумевает, в частности, огромную скорость операции.
В неаналитических операциях крайне важно знать противника. Здесь вновь работает «личностный фактор»: стратегия риска критична к индивидуальным особенностям командиров не только своей, но и противостоящей стороны.
«Поэтому и говорится: если знаешь его и себя, сражайся хоть сто раз — опасности не будет; если знаешь себя, а его не знаешь, то один раз победишь, другой раз потерпишь поражение; если не знаешь ни себя, ни его, каждый раз, когда будешь сражаться, будешь терпеть поражение» (Сунь-цзы).
ПРИМЕРНЫЕ ПАРТИИ (12)
Исламская республика Пакистан, как это известно из школьного курса географии, имеет общую сухопутную границу с четырьмя государствами: Индией, Китаем, Афганистаном и Ираном. Ни одно из них не является союзником Пакистана: напротив, у каждого из них есть свои основания выступить (при тех или иных обстоятельствах) против него.
В течение пяти десятилетий Пакистан виртуозно создавал впечатление о себе, как о наиболее успешном в военном и политическом отношении фундаменталистском государстве «исламского пояса». Если военные авантюры, в которые время от времени ввязывались Иран, Ирак, Сирия, Египет, Иордания, носили вполне традиционный для арабского мира феодальный характер[138], то Исламабад всю историю своего существования проводил одну последовательную стратегию, завещанную немцами: drang nach osten.
Конфликт Пакистана и Индии был предопределен самим принципом создания этих стран. Стремясь сохранить какое-то влияние на свою бывшую колонию, англичане разбили единую территорию Британской Индии на три самостоятельных государства, а когда стало ясно, что Восточный Пакистан к самостоятельному существованию не способен, просто объединили его с Западным.
В результате возникло одно из самых необычных на Земле государственных образований: расстояние между его частями составило 1500 км по воздуху и более 3000 км по морю[139].
Формально Индия была отделена от двух Пакистанов по религиозному признаку. Однако тогда, в 1947 году, это имело значение только для социальных низов. Религиозное «размежевание» сопровождалось кровавыми побоищами[140] прокатившимися по всему полуострову, варварские племена спускались с гор и предавали огню города Кашмира, но правящие элиты реагировали на это довольно спокойно. Феодальные властители Джаммы и Кашмира имели европейское образование и искренне полагали вопросы веры вторичными по отношению к династическим правам. Вот почему эти территории, населенные преимущественно мусульманами, добровольно присоединились к Индии.
В Пакистане это вызвало первый в истории страны политический кризис, концентрацию всей полноты власти в руках «Мусульманской лиги» и быструю эволюцию государственных структур в сторону фундаментализма. С этого момента внешняя политика Исламабада была предопределена: при любых правительствах и режимах Пакистан оставался враждебным Индии.
Первые столкновения в Кашмире датируются 1947—1948 гг. Усилиями ООН конфликт удалось локализовать, но его причины устранены не были. Индия официально отказалась проводить референдум в Кашмире, на чем настаивала пакистанская сторона; в 1965 г. армия Исламабада вновь атаковала индусов в Кашмире: операция, как и предыдущая, оказавшаяся практически безрезультатной.
Сразу по окончании этой войны Восточный Пакистан потребовал автономии. На деле речь сразу же шла о независимости. Лидер Авами лиг Шейх Муджибур Рахман выдвинул программу из шести пунктов, которая предусматривала:
137
Например, успех немецкого прорыва в Арденнах зависел, в частности, от того, насколько успешно войска, наступающие в Бельгии, выполнят свою задачу и спровоцируют союзников на гибельный маневр «Диль». Но динамика этой отвлекающей операции определялась успешностью/неуспешностью действий немецких десантников, которые должны были принудить к капитуляции бельгийские форты (см. часть II, гл. 6).
138
«…По сообщению газеты „Аль Итихад“, глава правительства Египта Атеф Овайд готов рассмотреть вопрос о нападении на Израиль в обмен на определенную сумму, которую арабские страны должны перевести на счета официального Каира. По словам премьер-министра, Египту будет вполне достаточно 100 миллиардов долларов.
Аналитики уже давно предсказывают объединение арабского мира в священной войне против назойливого еврейского государства. Однако вряд ли кто-то ожидал, что дело примет настолько коммерческий оборот. На вопрос, почему его страна никак не отреагировала на израильско-палестинский конфликт, Овайд ответил: «Если вы хотите реальных действий и готовы к ним не только на словах, то придется перевести нам деньги». По данным израильской газеты «Идиот Ахронот», в ходе интервью с Овайдом были обрисованы вполне определенные условия, на которых Египет готов вступить в конфликт. «Арабский мир должен передать Египту 100 миллиардов долларов из тех запасов, что находятся в различных европейских банках, и четко указать их предназначение. Это деньги на противостояние с Израилем».
Показательно, что упомянутая сумма возникала в ходе интервью не раз и не два. Так, например, в ответ на вопрос, почему Египет до сих пор не выдворил из страны посла Израиля, глава кабинета заявил. «Я же сказал, что нам нужно 100 миллиардов долларов».
Это заявление можно рассматривать, кстати, не только как вымогательство средств у арабов, но и как недвусмысленное предложение Израилю. Дескать, хотите оставить посла в Каире, а границу с Египтом — неприкосновенной, выкладывайте денежки». http./ /www.utro.ru/articles/2002042516222175045.shtml
139
Для сравнения: расстояние между Западной и Восточной Пруссией (Данцигский коридор) не превышало 300 км.
140
«Раздел Британской Индии в 1947-м породил жестокие столкновения между индусами и мусульманами и огромные потоки беженцев: около 6,5 млн. мусульман перешло из Индии в Пакистан и около 4,7 млн. индусов и сикхов двинулись в обратном направлении. До 500 тыс. человек погибло из-за столкновений на религиозной почве и последующих миграций». http://www.krugosvet.ru/articles/72/1007202/print htm