Из протокола допроса от 11 апреля 1949 года.
Следователь допрашивал ее по поводу лиц, с которыми она переписывалась после освобождения из лагеря. У него, как правило, было два вопроса: «Кто такой?» и «Дайте характеристику».
Краткие ответы заканчивались фразой: «Ничего компрометирующего о нем (ней) не знаю (мне неизвестно)».
Например: «Пастернак Борис Леонидович, примерно 60 лет, места рождения не знаю, поэт, писатель. С Пастернаком я знакома с 1924 года и встречалась периодически до 1937 года. Ничего компрометирующего о нем не знаю».
На вопрос: «Кто такая Эфрон?»
Ответила: «Эфрон Ариадна Сергеевна, примерно 35 лет, урожденная в Москве, в настоящее время проживает в Рязани, где в техникуме преподает графику. Эфрон - моя племянница, дочь моей сестры Цветаевой Марины Ивановны». Из протокола допроса от 14 апреля 1949 года:
Следователь: «Следствие располагает данными, что в период отбытия срока наказания Вы среди заключенных вели антисоветскую агитацию».
«Я это отрицаю».
Следователь: «В октябре 1939 года Вы клеветали на Вождя народов, на жизнь в СССР и на международную политику Советского правительства. Вы признаете это?»
«Никогда на Вождя народов, на жизнь в СССР и на международную политику не клеветала и эти данные следствия категорически отрицаю».
Постановлением ОСО при МГБ СССР от 1 июня 1949 года Анастасия Ивановна была приговорена к высылке на поселение (сроком на пять лет) и отправлена в Сибирь.
Многие, близко знавшие ее, считают, что подломила ее смерть сына.
До этого она чувствовала себя вполне сносно, недавнюю поездку в Голландию перенесла даже лучше, чем можно было предположить. Андрей Борисович (Андрей, Андреюшка, как она его называла, но никогда не «Андрюша») последние месяцы своей жизни навещал ее нередко в возбужденно-приподнятом настроении, и это ее очень тревожило. В один из последних дней января - стояли сильные морозы - он привез ей на Спасскую книги, кое-что из продуктов. Отогрелся, после чего отправился на другой конец Москвы, домой. Там, в подъезде, с ним случился инсульт, а через сутки он умер. К этому времени ему исполнилось 80 лет.
Всю жизнь они были очень близки. Называл он ее на «Вы» и по имени. Отзываясь на телефонный звонок, отвечал:
– Асенька, вас… - и мне в телефон: - Сейчас мама возьмет трубку.
Он рос одаренным мальчиком с явными художественными наклонностями. Вот только судьба ему выпала трагическая, так что его способностям не суждено было развиться в полной мере. В 1937 году он приехал в Тарусу знакомить мать со своей будущей женой. В тот же день на глазах невесты их увезли из Тарусы на Лубянку, в тюрьму.
Помню, с какой нежностью она рассказывала об эпизодах его детства во время наших поездок. Кое-что опубликовано в ее «Воспоминаниях». Например, история о том, как он совсем еще мальчиком в трамвае вступился за мать, отчитав высокомерную особу, позволившую себе бестактные слова в адрес бедно одетой А. И. Но я не встречал ни в каких публикациях записанную ею историю о том, как маленькому Андрею был отпущен миллион на мороженное, а он вместо того, чтобы купить себе лакомство, отдал деньги уличному музыканту.
Теперь, после смерти Андрея Борисовича, казалось, из нее извлекли некий стержень. Возможно, он и был источником тепла и света, согревавшим многих вокруг нее.
Жизнь в ней съежилась в комок беззвучной боли.
К весне она сильно ослабела. С пневмонией привезли ее ко мне в отделение реанимации. Теперь она больше лежала, задумчиво разглядывая свежую зелень деревьев за окном, изредка кое-что записывала в тонкую тетрадь на тумбочке у кровати. Это были наметки к книге о сыне.
Забирала ее внучка Оля. Потом в палате за тумбочкой нашли забытую ею картонную иконку с изображением лика Св. Анастасии.
Последние недели были ужасны. Она то впадала в беспамятство, кричала страшные слова, рвала с себя крест, то успокаивалась, тихим голосом задавала вопросы, которые с времен ее «Королевских размышлений» считала для себя решенными.
«Бог - лед. Мы - по молодости - еще пламя. Когда-нибудь жар нашей земли остынет от его холода.
Неужели Бог, создавая человечество, не мог выдумать для него иного местопребывания, чем шарик среди пустоты, который вдобавок еще и летит? Что за нелепость.
На той высоте, где я сейчас живу, я буквально чувствую, как у меня кружится голова. Все живут, видя над собою: добро, пользу, идеал, веру, бога; я живу в абсолютной сияющей пустоте. И тот мир, который кажется всем устроенным, осмысленным, божеским, мне видится нелепым, хаотическим, летящим неизвестно куда.