Будучи туристом еще более классическим, чем беспрестанно фотографирующий и беспрестанно же улыбающийся японец, американец никогда не возмутится плохим качеством венецианской еды, безвкусным интерьером знаменитого кафе Florian и отсутствием горячей воды в номере отеля. Florian ему кажется самим совершенством, а хорошая еда и горячая вода, уверен он, бывают только в Америке. И сейчас он доволен. Он приехал не за водой и едой, а за зрелищами. В Венеции он испытывает те же чувства, что и при посещении, скажем, Женевского автосалона: не будучи профессионалом, надо спокойно относиться к непонятным конструкциям под капотами новых автомобилей и считаться с предупреждающими надписями «Do not touch». Это никак не умаляет уважения к Женевскому автосалону как фантастическому феномену современной культуры. О да, культуры. Там, где русские грохнулись бы в обморок, американец даже не удивляется: ведь Женевский автосалон с самым большим собранием машин - такое же явление культуры, как Scuola di San Rocco с самым большим собранием Тинторетто, ведь и то, и другое - отличный способ отъема денег у спонсоров и посетителей. А отъем денег не уважать нельзя. Собственно говоря, именно этим отъемом и намерены заняться в самом скором времени инвесторы лас-вегасской Венеции.
Перед самым отъездом я зашла в церковь San Maurizio. Шел мелкий снег, и афиши музыкального фестиваля имени Вивальди, которыми была обклеена церковь, намокли, утратив свой нарядный и сверкающий вид. И это как-то примирило внешний облик церкви с площадью Campo San Stefano. Внутри тоже звучал Вивальди - «Времена года», конечно же; музыка неслась из динамиков, благодаря прекрасной акустике каждая нота причиняла почти физическую боль. У самого алтаря стояла виолончель работы Амати, заключенная в прозрачный пластиковый короб. Слева у входа находился развал CD, из-за стопок которых виднелся продавец - сладкоголосый мошенник в свитере грубой вязки. Его глаза под полуопущенными веками выражали гротескное католическое смирение, какое в кинокомедиях свойственно безнадежно развратным грешницам или коварным негодяям-святошам. Публика у прилавка налегала на привычное: от стопки The best of Verdi остался один-единственный экземпляр, с факсимиле маловыразительной подписи композитора на обложке.
– Какая пошлость, пойдем, - отчетливо сказал русский голос, принадлежавший средних лет человеку, который взял под локоть свою средних лет спутницу и вывел ее вон. Я подошла к прилавку. Высокий англосакс лет шестидесяти с красно-сизым от холода и нарушения работы мелких кровеносных сосудов носом, широко улыбаясь венецианскому купцу, готовился выложить 40 евро за «Времена года» в исполнении местного Chamber Orchestra. Я вышла на улицу. Был немыслимый холод. Посыпанные солью деревянные мосты искрились. Я поднялась на мост Академии и посмотрела вниз. «Nice view», - прозвучал голос за моей спиной. Это был англосакс, любитель Вивальди. Рядом, свесившись вниз, глядела на воду противница пошлости, русская пара. По каналу проплывала гондола с японцами. Медленно поворачивая головы с приклеенными фарфоровыми улыбками направо и налево, они вдруг подняли глаза и навели на нас свои фотоаппараты.