Я так и не определился со своим поступком — прав был я или нет? Мучил себя раздумьями — но не каялся. У меня была еще целая куча решений, ждущих своих задач.
И если уж верить тому, что твари, о которых говорил Шас, существуют, я все же предпочту считать себя свободным от них и, продолжив аллегорию работы мозга, как «джейм-сейшен нейронных ансамблей, приезжающих с разных адресов в конкретное место», приму нашу историю, как материальную проекцию, сыгранной нашими «нейронными оркестрами», импровизации. Хочу признать — сыграли хорошо. Сыграли и разъехались…
Да, про борщ из моего сна.
Когда один из парней Шаса вставал, он опрокинул тарелку с борщом, которую мне принесла официантка. Тарелка опрокинулась, щедро залив мне матню брюк и обе штанины. Я обтерся салфетками, доел обед. Умывшись из бутылки с минеральной водой у машины, достал из багажника чистые джинсы, переоделся в машине и поехал домой. Запах борща преследовал меня всю оставшуюся дорогу, напоминая мне о Шасе и увиденном мною сне.
Сон — точно!
Сон Шаса! Я поэтому-то и вспомнил историю Куаныша!
Сука!..
Я прокручиваю «пленку» назад…
Шас
…Монотонная езда скрашивается болтовней Шаса. Как возможно так долго и много говорить «ни о чем»? Я вспоминаю историю своего знакомства с братьями и почти не слушаю о чем «трещит» Шас…
…Постоянно снится один и тот же сон — случай на проческе, под Джелалабадом. Снится — как документальное кино, хроника. Натурально, словно сам про себя кино смотрю… …Проческа. Мы группой поднимаемся к отдельно стоящему дому. «Чешем» двор, пристройки. Заходим в дом, поднимаемся на крышу, спускаемся, снова заходим в дом. В доме — никого, только на женской половине, в большой комнате, окнами выходящими на склон, по которому поднимаются наши пацаны, сидит афганка, с детьми. Детишек трое — маленькие, трех лет — не старше. Два мальчика и девочка. На руках у женщины — маленький ребенок, завернутый в какие-то тряпки. Она кричит на нас. Плюётся. Мы ее не понимаем. Все проверив, уходим.
Только вышли из дома, вытянулись ниткой по склону, слышим стрельба за домом, на склоне, по которому левее нас поднимались наши с роты.
— Дом прочесали? — Кричат нам по рации.
— Прочесали, — отвечаем.
— Все зачистить! По нам ведут прицельный огонь. Снайпер! Один ранен, — кричат из рации.
Возвращаемся. Все заново чешем «под гребенку» — ничего! Только баба с детьми в том доме, что окнами на склон выходит. Комнату на уши поставили — нет ничего. Окна только разбиты — стекло на полу. Наши, видимо, саданули по дому, в ответ на стрельбу. Показываем женщине — уходи из дома, убьют детей при обстреле. Орет, плюется, лицо краем платка закрывает…
Мы по рации доложили, что дом прочесали. Для верности в окнах помаячили, нашим помахали и ушли. Только вышли из дома, стали подниматься по склону. Опять стрельба за домом, со стороны склона с нашими! Война натуральная! По рации орут, ишаками обзывают. Снайпер из дома обстрелял наших. Убитый один — встали, пошли, как в тире, нам поверили…
Мы сразу в ту комнату. Вбегаем, а там еще порохом пахнет, дымка от выстрелов не развеялась! Детишки орут, в угол забились, ладошки в кулачки сжаты, словно что-то прячут. А она стоит, с открытым лицом, высокая, стройная, спиной к стене прижалась, не орет, смотрит молча, а у самой дитя на руках.
Мы по комнате уже какой раз прошлись: гильз — нет, запах — есть! На детей смотрим, на нее — ничего не понимаем! Я смотрю на нее, а она ребенка как-то странно держит: левая рука в локте согнута — на сгибе руки лежит головка ребенка, а правая вдоль спинки ребенка, но почему-то в лохмотья засунута! Я подошел к ней с левой стороны, взял ее за локоть левой руки, а она… локоть как выпрямит — кулек с тряпками и развернулся, ребенок головой вниз на пол и полетел! Я присев резко, успел у пола тельце поймать, прижал к себе левой рукой, правую, с автоматом, снизу, под тельцем ребенка держу. Глаза вверх на женщину поднимаю и вижу у нее в руках АКМ — со складным прикладом, магазин железный, потертый весь! Ничего не успел подумать, только глаза ее увидел — сила ее бессилия в них была огромная! Думал шмальнет и хана мне, где-то в глубине души мелькнула мысль, что стрелять из-за ребенка в меня не станет. Но пацаны погасили во мне эту надежду — завалили ее, все мозги бабе на стену выплеснули…
И вот снится мне именно эта херня каждый раз: я — на карачках с ребенком и баба эта с автоматом надо мной — сверлит во мне дыру своим ненавистным взглядом. Башка ее потом лопается, мозги разлетаются, а она все смотрит на меня глазами полными ненависти из разорванной автоматной очередью головы…