— Жаль, что Германию не считали опасной, — сказал я ему, — поскольку здесь есть некоторое количество примечаний на немецком, которого я не знаю.
— Мы отдадим их Ословски, — ответил Чжэн, — он по происхождению поляк и, как каждый хороший поляк, немного говорит по-немецки.
— У них-то считалось, что Германия и впрямь представляет собой угрозу.
Я начал читать книгу Лоти и очень быстро забыл, что нахожусь в доме с террасой, под пекинским небом, поскольку был загипнотизирован великолепной прозой и лаконичными описаниями. Я знал, кто такой Лоти, знал о его славе литератора и путешественника, но никогда его не читал. На страницах книги рассказывалось о том, что пережил город после восстания Боксеров, то есть после выступления предшественников Вень Чена и всех этих людей, находившихся сейчас всего в трех улицах от нас. Никогда раньше у меня не было таких странных взаимоотношений с книгой.
Хоть я и не понимал пометок Клауса, но мог задерживаться на абзацах, которые он отметил, и очень скоро наткнулся на множество упоминаний о рукописи, — полагаю, той самой, которую мы сейчас искали. Я решил прервать философскую задумчивость Чжэна — «прогулку по глубинам озера», — чтобы прочитать ему несколько абзацев.
— Итак, был какой-то французский лейтенант, чьей задачей было спрятать ее, — заключил он, выслушав. — Черт, и как же Клаус нашел этот документ? Видно, спецслужбы в Берлине, Бонне, или где они там, очень хорошо информированы.
После Лоти я прочел два отмеченных параграфа бельгийского автора, Доминика Аристида, там содержалось подтверждение открытию Гисберта Клауса.
— Поэтому он и обратился в посольство Франции и попросился в архив, — сказал я, — и это указывает на тот факт, что Гисберт Клаус не знал, что документ был обнаружен, а потом выкраден. Он упоминал о рукописи в разговоре с атташе по культуре, когда ходатайствовал о разрешении?
— Нет. Просто сказал, что проводит исследования о восстании Боксеров. Кстати, я еще не показал вам фотографии, которые сделали в посольстве. Они здесь, в папке.
Лицо Гисберта Клауса было лицом ученого. Ему было лет шестьдесят. Никак не больше шестидесяти пяти. В нем непросто было заподозрить тайного агента. Интересно, его, как и меня, завербовали в последнюю минуту, или он опытный шпион? Ничего, узнаем, пообещал я себе. Согласно полученной информации и судя по кругу чтения, мы имели дело с большим эрудитом. Черт, не каждый день в номере немецкого агента можно обнаружить первое издание Хосе Марии Аргедаса.
Чжэна, казалось, не интересовал Клаус — он едва взглянул на книги. Вместо этого он время от времени выходил на террасу и обозревал окрестности в бинокль. Но все было тихо.
Я подумал, что, раз мы находимся так близко от объекта, их антенны должны улавливать малейшие волны.
Потом я открыл книгу перуанца, «Блюз Куско», и начал читать. Первые же строчки вызвали у меня некоторые сомнения.
«— Мамулечка, мамулечка! — закричала Пилар.
— Молчи же ты ради Пречистой Девы! — возразил Абундио, брат. — Оставь мамулечку в покое на ее смертном одре.
— Но я чувствую, что мамулечка жива. Потом брат и сестра пошли дальше по долине».
Сумерки просачивались в окна, а вместе с ними и нетерпение. Я должен был что-нибудь придумать, чтобы объяснить, почему мне нужно уйти, и отправиться к Омайре Тинахо — необходимость, о которой в голос кричало все мое тело. Если «Кемпински» полон шпионов, разумно будет назначить ей встречу в моей гостинице. Я достал сотовый и позвонил. В номере никого не было, поэтому я оставил следующее сообщение: «Жду тебя в моем отеле в девять, поужинаем. Целую. Серафин». И сам удивился, с какой естественностью произнес свое имя.
Около восьми — никаких новостей не было — Нельсон решил вернуться в свою гостиницу. Пора, сказал он себе, начинать писать мой великий роман. Сегодня вечером он чувствовал вдохновение. Материала было много, и он считал, что нашел нужный тон повествования: «Нам нравился дом на Чжинлу бацзе, 7, не только потому, что он был большим и просторным, но и потому, что был расположен рядом с озером Сихуань…» Да. Именно то, что нужно. Он начнет с рассказа о доме, сделав в первой главе описание пекинской жизни в конце XIX века; потом сделает смелый — и новаторский, в согласии с канонами современной литературы, — прыжок в Куско тридцатых годов, когда ребенок, которого читатель видит в начале романа, уже превратился в зрелого человека, закаленного борьбой и перипетиями иммиграции; в третьей главе — новый прыжок, не только новаторский, но, скажем так, без тормозов, — в Остин (Техас, Соединенные Штаты), в конец XX века, где речь будет идти от первого лица. Книга должна бросить всем вызов. Восток и Запад, соединенные в одном повествовании. Тройная иммиграция: из Пекина в Куско, из Куско в Техас, из Техаса в Пекин. Один век мировой истории. Семейная сага. Если в Голливуде не снимут по этому роману фильм, то они просто козлы. Итак, Нельсон направился в гостиницу пешком, разглядывая огни торговых центров и освещенные верхушки небоскребов, мечтая о своей книге, о предложениях от кинематографистов, о долларовых чеках на кругленькую сумму. Очень скоро мир узнает, кто он такой, и все эти эстетствующие господа из Лимы, которые унижали его, приползут на коленях просить прощения: «Мы ошибались, Нельсон, протяни нам руку, мир, да?» — и он, конечно, протянет им руку; поговорит со своими друзьями из Голливуда, и те дадут им какую-нибудь солидную работу; и вдруг, даже не осознав как следует, как это случилось, он увидел в своем воображении фотографию, опубликованную одновременно в «Нью-Йорк таймс», «Комерсио», издаваемой в Лиме, и мадридской «Эль Паис». «Нельсон Чоучэнь Оталора и Стивен Спилберг беседуют во время премьеры „Восток — красный“, нового фильма американского режиссера, поставленного по одноименной повести Чоучэня Оталоры». Когда он представил себе этот день, такой выстраданный, такой долгожданный, глаза его наполнились слезами; и сразу же на мысленном экране возник Норберто Флорес Арминьо, в своем кабинете, окруженный придворными — подхалимами и всезнайками, собравшимися вокруг газетного листа. Все они говорили, что это уже слишком, что на такую высоту их стрелы не долетают, лучше не связываться с профессором Чоучэнем. И эти тоже, один за другим, приползут к нему под дверь клянчить милостыню. Конечно, так и будет.