Воспоминания переключили внимание пана Ганнибала с неприятных событий ночи, да и солнце уже поднялось над лесом, в воздухе потеплело. Пан Ганнибал знал, что его слуги сперва будут отмалчиваться, а потом сами по очереди станут приходить к нему, чтобы посплетничать и осторожно донести друг на друга. И тогда он, не торопясь, восстановит всю картину ночных преступлений. Если чутье его не обманывает, и зачинщиками в самом деле окажутся эти и без того подозрительные казаки, он, да поможет ему в том Матка Бозка, выдаст их головами «царевичу», а тот пускай судит, как велит ему государская его совесть.
А покамест положил пан Ганнибал поскорее забыть сожженный безымянный хутор и загубленных его насельников. Однако именно это ему и не удалось.
Глава 2. Мстители трубят сбор
Сероватое скучное небо резко засинело вокруг огненного змея, когда делал он круг над пожарищем. Круто пошел бесовский летун на снижение и ударился об землю именно в том самом месте, где несколько часов тому назад гарцевал перед строем старый пан Ганнибал. Тотчас рассыпался змей снопом искр, а на его месте в облаке пепла и пыли явился золотоволосый добрый молодец, пожалуй слишком красивый для мужчины
Углубленные тематические и уникальные. Интересные каждому. Присоединяйтесь!
и слишком уж роскошно и чистенько одетый для такой лесной глуши. Озабоченно огляделся кудрявый красавец, и тотчас лицо его утратило несколько глуповатое, для соблазнения женского пола предназначенное, выражение.
Вдруг ноздри прямого носа красавца раздулись, он подскочил к колодцу, заглянув в него, всмотрелся — и отшатнулся. Увиденное столь поразило молодца, что на мгновение растаял он в снопе искр и блесток, но тут же снова вернул себе человеческий облик. Ибо убедился Змей, что не послышалось ему: из колодца раздались стоны, а потом и членораздельное:
— Прохожий… помоги…
Молодец метнулся туда-сюда, подскочил к обугленному «журавлю», которым поднимали ведро с водой из колодца, завязал остатки веревки в петлю, потом, легко орудуя тяжелым камнем-противовесом, опустил петлю в колодец. Покряхтел-покряхтел, прижимая камень к земле, пока над срубом колодца не показалось бледное лицо. Простоволосый мужик вцепился в верхний венец сруба и с помощью подоспевшего молодца перевалился на землю. Был он в одной рубахе, прожженной в нескольких местах и выпачканной кровью, красные от холода босые ноги связаны. Молодец только прикоснулся к узлу, пальцы особым манером сложив, — и он распался, а концы веревки задымились.
— Ты кто, спаситель мой? — сверкнул на него белками мужик.
— Да Змей я, — просто ответил добрый молодец. — А ты кто, неужто батька Проворин? Так он же, Сопун, черноволос, мне помнится, а ты седой как лунь.
— Поседеешь тут. — вздохнул мужик. — Я еще разберусь, как ты, красавчик, ухитрился с моей Проворой спознаться. Лучше бы ты мне о ней не напоминал! Лежит бедная моя Провора здесь же, в колодце, мертва да зверски поругана. Все наши мертвы.
— Замучена она, значит, голубушка моя, — протянул молодец и пригорюнился едва ли не по-бабьи. — А тебе, Сопун, как удалось уцелеть?
Мужик еле заметно отстранился от своего спасителя. Принюхался и заговорил — осторожно, будто с сумасшедшим, что завладел топором и в любое мгновение может броситься:
— О! Не человек ты, ибо не пахнет от тебя ничем человеческим. Наверное, и вправду Огненный Змей — то-то удивлялся я, с чего бы это повадился ваш брат летать над нашим захолустьем? А как я спасся? Сил моих больше не стало видеть и слышать, что тут творилось, — и я вроде как умер. Есть такие тайные слова. А я ведь ведун. Ведаю, как и ты, кое-что.
— Да нет, я как раз ничего не знаю! Летаю себе по небу да к бабам и девкам подваливаю. Даже не припомню никак, откуда я взялся и почему мой златотканый кафтан никогда не грязнится. А вот ты. Слабым моим умишком смекаю, если умер ты и ожил снова, то уже тоже не человек. Ты теперь оживший мертвец, наша косточка. Вот ты кто теперь, Сопун.
Сопун осторожно ощупал себя. Вдруг охнул и страдальчески скривился.
— Черт, да у меня же пуля под левым плечом. Проклятый немец — и свинца на меня не пожалел. Как бы мне и взаправду теперь не помереть.
— А вот в меня можно стрелять сколь угодно — хоть стрелою, хоть пулей огненного бою! — похвастался Змей. И вдруг наморщил свой гладкий белый лобик. — Ты ложись и в зубы возьми палочку какую ни есть, потому как больно будет! Вытащу я из тебя твою пулю, мужик.
Послушно растянулся на земле Сопун, но перед тем, как взять в зубы сучок, проворчал: