Тарас ВИТКОВСКИЙ
САМОЗВАНЕЦ
Повести и рассказы
САМОЗВАНЕЦ
Городская площадь, наполненная народам. Посреди площади — дощатые театральные подмостки. Занавес опущен. Это потертый и пыльный занавес, некогда — малиновый. Ныне он жемчужно-сер.
На краю сцены сидит человек в трико. Ноги он свесил вниз и болтает ими перед носом у зрителей первого ряда. Зрители попали сюда случайно — они шли каждый по своим делам, но их затерло толпой и притиснуло к этому балаганчику, где стояли, как нарочно, свободные стулья.
Толпа постепенно перестает шуметь. Все выжидательно смотрят на человека в трико. Он замечает это и, приняв изящную позу, на всю площадь говорит.
Человек в трико. Уважаемая публика! Сейчас вашему вниманию будет представлена пьеса, старая, как мир! Это должно вас успокоить. Новые пьесы, как известно, дурны и безнравственны. Сейчас перед вами будут ломаться и страдать, плакать и смеяться, ненавидеть и любить очень хорошие, но никому не известные актеры. Оцените их старания по заслугам.
Молодой человек в костюме студента. А о чем эта пьеса?
Человек в трико. О любви, конечно же.
Человек в костюме пролетария. Просим, просим!
Человек в трико. Занавес!
Занавес поднимается.
Действие первое
Сцена представляет собой кухню обыкновенной московской хрущевки. У раковины стоит, согнувшись, молодой человек. Он моет посуду. И по тому, как тщательно он моет эту проклятую посуду, которая, наверное, никогда не кончится, становится понятно, что это не его посуда, не его кухня, не его хрущевка. И вообще он из другого города.
Он приехал в Москву учиться и даже, наверное, поступил. Но потом вылетел. И из общаги его, ясное дело, выперли. Полетал-полетал соколик по впискам, по флэтам вонючим, где грязные нарки и много рок-н-ролла, не американского — мажорного, а нашего, пахнущего носками. Полетал-полетал, да и прибился сюда — не домой же возвращаться?
Прибился он сюда и моет посуду. Понимает, что живет из милости, а за окном — метель-метелица. Холодно.
А здесь хорошо. Здесь уютно, если прибраться — даже чисто. Никто нс блюет в коридоре, не гремит с утра до вечера ужасная музыка, от которой хочется перерезать себе вены, сидя на толчке. Здесь бывают эльфы, они бестолковы, временами феноменально глупы, но декоративны и совершенно безобидны. Эльфы поют под гитару трогательные песенки, иногда по-эльфийски. Они выходят на лестничную площадку покурить, не снимая своих сказочных плащей и бисерных хайратничков.
Кроме эльфов тут бывают и два-три гения. Иногда они прибывают сюда все разом — что тогда начинается!.. Каких только умных и интересных вещей не услышишь, пока без конца пьется и пьется на кухне чай, а за окном метель-метелица, и холод, и чужие люди, которым нет до тебя дела. Жаль только, что гении и эльфы, при всей своей эфемерности, не бесплотны и оставляют за собой монбланы грязной посуды.
У этой квартиры есть хозяин — личность незаурядная. Но о нем после, после.
Уна сидит с ногами в огромном облезлом кресле и читает. Ей скучно. Иногда она так и говорит, ни к кому не обращаясь: «С-скуш-шно!» Уна — комендант. Домоуправитель. Ее надобно бояться и ублажать — иначе прощай уютная кухня, выметут тебя со скандалом в метель. Наш молодой человек не раз бывал свидетелем, как вломившегося среди ночи приблудного хипаря гнали взашей.
— Пипл! Пипл! Я же только что с трассы! — причитал хипарь, вцепившись иззябшими пальцами в дверной косяк. Но Уна уже успела сложить о нем мнение, и мнение это телепатически передалось Хозяину, и Хозяин, ковыряя у себя в плавках, резюмировал:
— Вон!
И обитатели Квартиры, особливо фавориты Уны, отдирали несчастного от косяка, выпроваживали его вниз, и метель подхватывала грязного, лохматого пришельца, затягивала его в свой водоворот, и он исчезал в нем навеки. Только сквозь завывания ветра доносилось угасающее: «Пипл!.. Пипл!..»
Впрочем, иногда пришелец нравился Уне, и его оставляли. Тогда он какое-то время (иногда — очень продолжительное) жил в Квартире. Если Уна решала использовать его в личных целях, то пришельца загоняли в ванну и долго там стирали — Уна славилась своей чистоплотностью.
Наш герой не был фаворитом Уны. Одичавший и больной, он, появившись в Квартире, очень трогательно улыбался виноватой собачьей улыбкой и восхищался книгами, стоявшими в шкафу. Оттаяв, молодой человек очень к месту процитировал Стругацких и Саймака, и все единодушно решили: он умен и очень мил. К тому же, истосковавшись по быту, незадачливый провинциал сходу взял на себя весь домашний труд — и стал удобен.