В разгар собственно действа Виталик поймал себя на том, что, совершая движения, он смотрит не в лицо партнерши, а — повернув голову — на лысину Агасфера, блистающую меленькими капельками. Это было смешно. Смешна была и Настенька, грешившая как пчела — деловито. Но (играй по правилам!) Виталик не рассмеялся. Это, наверное, стоило бы ему жизни.
Настенька рассупонила его и довольно быстро привела в нужное состояние.
— А еще, — сказала она, надеваясь сверху, — ты какой-то... странный. Будто я трахаюсь с инопланетянином.
— Интересно, — бормотал Виталик.
— Ну да. Дорого бы я дала, чтобы узнать, о чем ты на самом деле думаешь в такие минуты?
Виталик облился холодеющим потом. Физиономия «соседа» проступила на потолке, ехидная и ханжеская одновременно. «Никогда еще Штирлиц не был так близок к провалу...»
Виталик заставил себя смотреть на Настю. Ее лицо, висящее над ним, серьезно-сосредоточенное, стало казаться ему фантастической маской.
«Э нет, шалишь! — мелькнуло у него. — Я-то самый что ни на есть человек, а вот ты...»
Потом они пошли курить.
«Сложно, наверное, быть стервой», — думал Виталик, поглядывая, как Настенька давится мелкими и злыми затяжками. За окном снова кувыркалась метель-метелица, и стало вдруг Виталику уютно и хорошо. Теперь он сам был как вампир, наевшийся чего-то живого. Виталик, правда, знал: это только иллюзия насыщения, самообман, на который охотно идет человеческое естество, разбуженное тоской. Но хоть на время экзистенция его сыта и не будет требовать пищи.
— Снег идет, — тихо сказала Настенька, рисуя пальцем на стекле какие-то крючки. — Ты замечал, что в любое время года, неважно, что на небе ясно, здесь, из этого окна, всегда видно, что идет снег?
— Не успел заметить. Я же здесь недолго живу.
— Ну, заметишь еще.
Виталик поглядывает па нее искоса и видит, как под ровным выпуклым лобиком начинает червячком шевелиться мысль. Этого червячка Виталик от души опасался. Обыкновенно он толкал Настеньку на какую-либо злую шалость или заставлял в беспричинной ярости скрежетать зубами и плевать ядовитые слова, адресованные всему свету. Так, ни с того ни с сего она могла начать говорить о своей ненависти к неграм, вьетнамцам или иным «инородцам». У нее самой в крови были буряты, Виталик однажды об этом напомнил — и был вздрючен. Или жестоко, без повода, она хамила какому-нибудь посетителю квартиры. Тогда, нарвавшись па отпор, она кидалась к Виталику и принималась орать:
— Всякая мразь меня оскорбляет, а ты молчишь? Ты — не мужик!..
Ее страшно колотило в эти минуты, она трясла головой, ощерив зубы. В опасной близости от чужих глаз она взмахивала когтями, а гневный крик рождался где-то в утробе, кипя и клокоча.
Крепко ухватив ее за запястья, Виталик начинал говорить успокаивающе, он неизменно ее перебарывал — нужно было аккуратно освободить ее волосы, собранные в хвост на затылке. Настенька так туго затягивала на волосах аптечную резинку, что глаза у нее делались раскосыми. И когда резинка с треском соскакивала и волосы, освободившись, падали, Дикая Женщина, размякнув, вдруг повисала на его руках. Умиротворялась. Виталику это давалось очень тяжело. После того как Настенька — умиротворенная — уходила, его долго сотрясала нервная дрожь.
— Хочешь, я пошлю ее на... — говорил Хозяин.
— Тебя же предупреждали, — сурово говорила Уна, что было безусловным враньем — не предупреждал его никто.
«Я не сдамся, я не сдамся, — бормотал он, — не сдамся, это — позор. Мне же видно, что я могу одолеть, — и я одолею...»
Сейчас Дикая Женщина мучительно искала, обо что бы ей зацепиться. Червячок ворочался туго, и все это было настолько откровенно, что Виталику хотелось расхохотаться ей в лицо.
«Но мне жаль ее, — думал он. — И я смогу помочь ей. Я раскрою ей глаза. Она же считает, что без вывертов ее перестанут любить. Они же все этого боятся — облезет загадочное оперение, сползет экзотический лак — и останется простота. Простота же, по их мнению, гораздо хуже воровства. Простой человек должен сваи заколачивать, на него и внимание обратить срамно».
— И ведь что наиболее пакостно-то, — рассуждал Виталик со своим приятелем Ложкиным. — Сидит где-то гад и их этой мутотени обучает. Я так ясно вижу этого гада, что встречу случайно в толпе — узнаю. Вот сидит гад и учит: женщина без изюминки годится только щи варить. А ты, ежели не хочешь щи варить, будь неожиданной, будь сумасшедшей. Удивляй. Посмелее, почуднее, не бойся. Устрой в обществе пару скандалов, вылей кому-нибудь за шиворот тарелку супу, желательно — без оснований. Прогуляйся несколько раз по карнизу в голом виде — и весь мир у твоих ног. Десятки, сотни мудаков будут за тебя сражаться с мудацким упорством.