— Успеем, что ты, конечно... — Виталику хотелось заплакать. От сочетания вкуса «оливье» со вкусом шампанского в голове рождались какие-то новогодние аллюзии, хотя по улицам давно гулял март. И от этого несоответствия тоже было нехорошо на душе. Было смутно.
Родствен ник-индус принес на блюде салат. Было слышно, как он предлагает его Настеньке. Та придирчиво ковыряла в салате вилкою.
— Ну. сойдет, — молвила она милостиво и тут же потянулась за водкой снова. Опрокинув стопочку, она с вызовом рыгнула и заговорила уже заплетающимся языком: — Я вижу, среди нас есть черножопые? Это отвратительно!
Виталик в панике глянул на индуса. Тот сделал вид, что не расслышал. Но Дикая Женщина продолжала витийствовать:
— Куда ни придешь — везде одни черножопые! Теперь их пропускают в порядочное общество. Знаете, почему?
Никто не знал. Во всяком случае ей нс отвечали. Виталик вдруг остро почувствовал, как мутнеет перед ее глазами узор рыжих обоев, как горько у нее во рту и как ей стыдно перед всеми этими незнакомыми людьми, которые сейчас начнут откровенно над ней потешаться.
— Потому что они все — жиды! — сказала Настенька. От такого неожиданного вывода Морозов только крякнул.
— Сейчас я ее убью, — прошептал Виталик.
— Только нс здесь, — умоляюще произнес Шура.
— Жиды, жиды, я совершенно точно знаю, — не унималась Дикая Женщина. — Эй, черножопый! Манишьма?
Родственники Морозова продолжали говорить между собою, только чуть громче.
— Надо что-то предпринять, — сказал Виталик. Морозов топорщил усы.
— Чего молчишь? Хабн зи поц, ты, чурка! Эй вы, я с вами разговариваю!
— Вам чего, девушка? — мягко спросила мама Морозова.
— Где тут у вас клозерватет? — тоном ниже, но все еще громко поинтересовалась Настенька и попыталась встать. Блюдо с салатом вдруг подскочило, и его содержимое оказалось вокруг стола. Настенька лихо подбоченилась, но как-то неожиданно начала падать. Фужер, словно живой, поскакал на своей ножке к краю стола и спрыгнул оттуда.
Никому ни слова не говоря, Виталик выволок Настеньку в прихожую и там тщательно упаковал ее в дубленку. А на нес нашла временная покорность — она только хлопала глазами, прислонившись к стене.
— Уже уходите, ребята? — осведомилась морозовская мама.
— Извините нас, — произнес Виталик. — Все было очень вкусно.
И они вышли в мрачный и гулкий подъезд. Дикая Женщина села на лестнице.
— Вызови лифт! — затребовала она.
— Здесь нету лифта, — сказал Виталик. — Вставай давай.
Все еще покорно Настенька позволила довести себя до станции «Кантемировская». Но в самом метро началась свистопляска.
— Командир, брось меня! — визжала она, повиснув на его шее.
— Идем-идем... две пересадочки всего... — говорил Виталик, как гипнотизер.
В вагоне ее рвало. Потом ее вырвало на платформе кольцевой станции. Затем она упала с эскалатора и порвала колготки.
— Я дойду сама-а! — чуть не пела она. — А ты — катись! Мне такие провожатые не нужны! Чего ты молчишь? Меня оскорбляли весь вечер, а ты молчал! Педик! Все слышали? Он — педик!
— Никто не думал тебя оскорблять, — зачем-то возражал ей Виталик и волок дальше.
— Конечно, я — б...дь, но я женщина порядочная. А у тебя прописки нет. Милиция!!! У этого педика нет прописки!
Более всего на свете Виталику хотелось ударить ее. С хрустом. А потом свернуть ей шею и долго пинать по платформе туда-сюда бессмысленный манекен с окровавленной физиономией.
Настенька наблевала ему на новенькие ботинки, которыми он очень гордился. «Это она нарочно!» — подумал Виталик со злобой. Но Дикая Женщина уже совершенно обмякла и впала в прострацию.
Оказавшись на свежем воздухе, Настенька приободрилась и шла в общем даже твердо. Только через каждые несколько шагов начинала громко отхаркиваться. Да и Виталик, отдышавшись, перестал злиться. Ему хотелось думать о другом. «Весна уже. И Шурка уезжает. Наверное, и мне стоит чем-то заняться... А эта дура больше не придет. Она назавтра сгорит от стыда и нс придет больше...» — так думалось ему.
Дверь им отворил Рогожин.
Молча он подхватил падающую супругу и, тихо обронив Виталику «проходи на кухню», утащил се в комнату.
На кухне Виталик, поглядывая в окно, думал: «А что, собственно, мне здесь делать?» Нужно было уйти, даже по-английски, но мешало отсутствие видимой точки, какой-то итоговой интонации.
На плите басом засвистал приземистый чайник. Виталик повернул тугую ручку. «Сидел тут, паинька-зайчик. К приходу женушки чай согревал. Как трогательно», — думал Виталик. В груди его ворочалась жирная холодная амфибия.