— Давай пить чай, — сказал Рогожин, возникая, как белое бесшумное привидение. Он был, как и в день их знакомства, все в той же байковой распашонке без пуговиц.
— Давай, — неожиданно для себя согласился Виталик.
Кухня была просторной и какой-то слишком чистой. На плите, кажется, ничего, кроме чайника, никогда не стояло. Холодильник девственно белел, большой, как главпочтамт.
Нужно было что-то сказать, и Виталик сказал:
— Ты извини, я недоглядел... Как-то быстро она напилась.
Рогожин вяло махнул рукой:
— Брось. Она пьет уже три дня. Скоро пройдет, так-уже бывало.
— А почему ты ей позволяешь?
— Поди ей запрети. Ты пробовал?
Виталик хмыкнул.
Рогожин отпил из своей чашки и сказал:
— Я в принципе тебе даже благодарен. Ты благотворно на нес влияешь. После свиданий с тобой она чаще улыбается, меньше нервничает... Я ведь сильно ей недодаю.
Произнося эти, с точки зрения Виталика, нелепые и постыдные вещи, Рогожин оставался вялым и сереньким. Только нечто похожее на вселенскую усталость проступало иногда в его скучном голосе.
Он продолжал:
— В конце концов, раз ей лучше, почему я должен протестовать? Эмоции — моя слабая сторона. Я всегда опасался разных чувственных шквалов и бурь. А Настеньке они очень нужны...
— И поэтому, когда она нашла мальчика для битья на стороне, ты был только рад, — глухо произнес Виталик.
На кухне становилось сумрачно. Совсем рядом за окном горели окна другого дома — в одном из них женщина в розовой комбинации гладила белье.
— Зачем ты так? Разве тебе нехорошо с ней? — спросил Рогожин.
— Да нет, почему. Бывало хорошо.
— Она, конечно, трудный человек, — согласился Рогожин. — Но такой, такой... замечательный! Я очень ее люблю и хочу, чтобы ты это знал.
— Спасибо за чай. Мне пора... — сказал Виталик и встал.
В прихожей, тесноватой для этой квартиры, Рогожин как-то неловко суетился и мялся. Когда Виталик закончил завязывать шнурки, муж Дикой Женщины протянул ему конверт.
— Что это? — изумился Виталик и заглянул внутрь. — Ого, баксы?
— Тут двести, — сказал Рогожин. — Вернешь, когда сможешь.
— Двести долларов — раз. Двести долларов — два. Двести долларов — три. Продано! — весело сказал Виталик. сунул конверт в карман и вышел.
В лифте ему стало смешно. «Нет, ну это чудеса просто. — заявил он. — Ай-ай-ай!»
В подъезде под батареей отопления дремал крупный дымчатый кот.
— Обет целомудрия я уже принял, — сообщил коту Виталик. — Теперь приму обет бедности.
Номер квартиры Рогожиных был «184». Виталик отыскал их почтовый ящик и опустил в него конверт. Ему хотелось написать на нем какое-нибудь оскорбительное слово, но в последнее мгновение он воздержался.
Вечерок в целом был приятным. Сумрак, в отличие от зимнего, был мягче и нежнее. Виталик, покуривая, шагал к метро.
— Страсть к эффектным жестам меня еще подведет, — говорил он себе, улыбаясь. И разглядывал мерцающие окна многоквартирных домов-башен. Между ними стояли дома-корабли, дома-бастионы... Согни сверкающих домов и тысячи окон: окна-глаза, окна-слезы, окна — сигаретные огоньки. Окна-мотыльки, окна свечки. Холодные и теплые окна. Окна, обещающие путнику приют и ужин. Окна казенные.
«И ни за одним из них нет человека, который думал бы сейчас обо мне», — подумал Виталик, но без грусти, а просто констатируя факт.
А в безлюдном по-вечернему вагоне метро, следя за печальными траекториями пустой пивной бутылки, катавшейся по полу, он спрашивал себя: «А не упиваюсь ли я сейчас этим состоянием? В самом ли деле мне бывает больно, не валяю ли я дурака перед самим собой? И если так, то чем самый распоследний дивнюк хуже меня? Их „нечеловеческая” трагедия рассчитана на какое-то количество зрителей, а я выхожу сам себе актер и клакер».
— Стоп! — рявкнул «сосед» над самым его ухом.— Ты что, забыл, что ли? Ну именно, именно так! Мы же с этого и начинали... Увлекся ты, приятель.
— Да, я увлекся, — признался Виталик. — А как мне было нс увлечься? Я уже было почувствовал, как у меня получается с ними со всеми взаимодействовать, я переписал на свой лад некоторые их правила, я...
— Ты хочешь сказать, что нашел себя? — хихикнул «сосед». — Здесь и сейчас?
— Ну... да... — пробормотал Виталик. — Где же тут ловушка-то?
— А ловушка, дорогой мой, чрезвычайно проста.
— Не понимаю, хоть убей! — воскликнул Виталик горячо.
— Да ты по сторонам-то погляди, — глумливо сморщился «сосед» и исчез. После него на сиденье осталось липкое белесое пятно, как от растаявшего мороженого.