— Мне кажется, с тобой стрясется какая-то беда,— проговорила она сумрачно. — И как раз тогда, когда у тебя стало получаться...
— Получаться что? — удивился Виталик, облизывая горькие губы.
— Походить на нас. Я не знаю, как ты этого добился, но ты мною уже почти желанен. Ты сделал мне очень больно, а я зауважала тебя. Но... — Тут эльфийка спохватилась и, туманно улыбнувшись, — ушла.
Это самое «но» могло и совершенно ничего не означать. Отдавая дань привычке, Виталик потоптался немного под окнами и направился восвояси, размышляя на ходу. «Походить на них... В чем же тут дело? Я как-то по-другому себя веду? Ну, говорю чуть больше пошлостей, тщательнее скрываю свои чувства, иногда откровенно их всех презираю— неужели в этом весь секрет? Дикость какая! А тут еще эта война...»
— Приходила Аэглин, очень печалилась, что тебя нс застала. Вот, конфеты принесла, — сообщил Хозяин, показывая на пустую коробку.
«Тикки-так!» — подумал Виталик. Странно улыбаясь, он выпил чаю и ушел спать.
А конфеты, кстати говоря, съел Агасфер. А что не съел — спрятал в носок и повесил на бельевую веревку на кухне. Спустя неделю в носке завелись муравьи.
Потом начались сущие гадости.
У Виталика стали пропадать вещи, и наоборот — пропавшие у других обнаруживались почему-то среди незамысловатого его барахла.
— Надо лучше охранять крааль, — сказал Виталик. Он стал осторожен, скрытен и подозрителен. Успокаивал нервы какими-то гремучими травяными настоями и тут же сам себя накручивал.
— У меня паранойя, — поведал он Шурке. Тот, нс найдя что сказать, развел руками.
Когда неприятности начались у Виталика на работе, он даже не удивился. «Поиграем в частного детектива», — решил он. И за несколько дней выяснил, что ответсек Таня является старшей сестрой девицы по имени Морра.
Все это было как-то уж очень гнусно, меленько, грязненько... «Неужели им больше нечего делать, не о чем думать? Такие сложные интриги, и все только для того, чтобы попортить мне нервы?» Виталик не знал, смеяться над создавшейся ситуацией или горько рыдать.
Пойманный очередным приступом тоски, он уже собрался было позвонить Аэглин, но — вспомнил, что съел ее телефон. Узнавать его снова не хотелось — и Виталик передумал. «Обойдусь. Ничего ведь из этого нс выйдет путного. Пусть живет себе спокойно...»
— Я пытался найти в себе «волшебные полутона», — сказал он Ложкину, — а вместо этого наполнился какими-то скрипучими диссонансами...
К кисейной даме подошла похожая на анатомический макет борзая сука в изумрудном ошейнике. То вправо, то влево наклоняя острую морду, она взирала на шарманщика. Потом подбежало двое мальчиков лет пяти в матросках и коротких штанах.
— Я недавно открыл, что оконное стекло пачкается от взглядов, — сказал Ложкин, барабаня пальцами по подоконнику. — Глаза очень многих людей оставляют повсюду сальные отпечатки... Поэтому я никогда не хожу в музеи.
Приятели выходят на свежий воздух.
Небо над ними небывалой синевы и чистоты. Сбоку висит луна, похожая на призрачный ломоть арбуза. Светлый-светлый день. На ветке липы, еще черной и неживой, оттаяла какая-то маленькая пигалица и робко цвиркает.
— А мне, понимаешь ли, удалось... — говорит Тоша Ложкин. — Я избавился от своего мертвеца. Тебе интересно?
— Пожалуй, — соглашается Виталик. Ему радостно оттого, что скоро можно будет ходить без пальто.
— Это случилось в подземке, — повествует Ложкин. — Он выпрыгнул из меня, с распоротым брюхом, жуткий, и начал душить. Я бил его по лицу, пинал ногами... Было очень страшно. Но мне повезло — я сумел оторвать его от себя, и он упал.
По обочинам, на солнцепеке, из-под промерзшей земли уже выбивается мелкая остренькая травка невозможно зеленого цвета. По ней разгуливают важные черные птицы, совершенно кладбищенской наружности.
— Он упал, а я поразился тому, какой он большой... — продолжает Ложкин. — Во-первых, он старше меня, наверное, вдвое. А во-вторых, он больше меня. Представляешь, мой собственный внутренний мертвен оказался больше меня!
— То есть — больше? — не понял Виталик.
— Ну, блин, размерами! Выше, шире, толще... У меня, к примеру, сорок второй размер обуви, а у него — сорок четвертый. Я на подошве цифры разглядел...
— Сорок четвертый, говоришь?— Виталик хохочет. — Рубчатая такая подошва? Это было в Химкинской системе?
— Ну да, — отвечает Ложкин. — Именно там.
Он совершенно спокоен.
— Я твоей осведомленностью нс удивлен, — говорит он. — Я давно понял, что ты знаешь судьбы мира.